Ураган

Сегодня Сяо Сян созвал членов своей бригады, чтобы обсудить новые методы работы среди крестьян. Сделав обстоятельный доклад, он предложил продолжать совещание, а сам вышел в соседнюю комнату.

Начальник бригады собирался навестить старых друзей, посмотреть, как они живут, побеседовать с ними и окончательно разобраться в действительном положении вещей в деревне.

Сяо Сян налил себе кипятку, сделал несколько глотков и прислушался к дискуссии, разгоревшейся в соседней комнате.

Кто-то горячо и убежденно говорил:

— Нам сперва нужно точно узнать, что думают крестьяне! Правильно ли будет, если мы станем их воспитывать, как родители воспитывают детей, то есть вести на поводу? Не будем ли мы таким образом работать за крестьян, не давая им самим развернуться, показать свои силы?

— Конечно, будем! — раздалось в ответ несколько голосов.

Сяо Сян улыбнулся про себя — способные ребята, уже во многом разбираются — и вышел из дому.

Ветер крепчал. Мелкий снег бил в лицо. Сяо Сян спустил уши заячьей шапки и завязал их под подбородком. Решив прежде всего наведаться к вдове погибшего Чжао Юй-линя, он пошел на юг, но она, как оказалось, переехала на северный край деревни, и ему пришлось повернуть назад.

Вдова Чжао Юй-линя жила теперь в одной комнате со вдовой Ли. Первая занимала северный кан, вторая — южный. Едва начальник бригады переступил порог, как к нему с радостным криком бросился Со-чжу:

— Дядя! дядя!

Он вцепился в гостя, подпрыгнул и начал взбираться ему на плечи.

— Со-чжу, вот погоди, я до тебя доберусь! Ты испачкаешь дядю! — прикрикнула на него мать. — Сейчас же слезай!

Но мальчик не слушался. Он знал, что мать слишком добра, чтобы наказать его, и крепко охватил руками шею Сяо Сяна.

Начальник бригады, смеясь, поставил Со-чжу на кан и присел.

Вдова Чжао встретила Сяо Сяна, как встречают самых близких родственников. Она вскочила, заботливо отряхнула снег с его пальто и шапки, попросила у соседки табак и трубку и принесла из печи уголек.

— Ну как, трудно тебе приходится? — спросил гость, с удовольствием затягиваясь.

— Почему трудно? Во времена Маньчжоу-го, когда надеть было нечего и в чугунке ничего не кипело, и то как-то жили. А теперь совсем не то! Чтобы сынишке кое-что справить, вот плету цыновки. Это мы сейчас всей деревней работаем…

— Они тебе разве не помогают?

— Ты о ком спрашиваешь? О крестьянском союзе? Союз нами не интересуется… У него своих дел хватает.

— И на новогодние праздники ничего не прислали?

Она горько усмехнулась и промолчала. Но вдова Ли не выдержала:

— Какие еще ей подарки! Все подарки снесены председательнице женского союза, этой Рябой Крошке. Подарки для семей военнослужащих у нас уже давно отменены.

— А кто же тебе воду носит? — поинтересовался начальник бригады.

И снова ответила вдова Ли:

— Когда председатель Го был в деревне, так каждый день приходил. Принесет воды, хворосту нарубит. Теперь он на сопке, и мы тут вдвоем все сами делаем. Вот и шапок у нас нету. Выйдем за водой, уж очень уши мерзнут.

— А ведь пастушок у тебя живет? Чего же его не посылаешь?

Вдова Чжао еще ниже склонила голову над работой, а вдова Ли задушевным тоном сказала:

— Уж такая она добрая. Жалеет сироту. Лучше сама сделает, чем его заставит. Мал еще, говорит. Все боится, как бы с ним чего не случилось. Мальчик теперь в школу ходит и среди ребят главным заделался. А она, знаешь, какая у нас добрая, не сыщешь такой. Вот погляди: свой сынишка босиком бегает, а пастушок давно обут.

Вдова Чжао молчала, проворно работая руками.

Сяо Сян взглянул на ее голову. В черных волосах уже серебрилась седина. Он подумал о том, сколько выстрадала эта маленькая женщина на своем веку. Беспросветна была ее жизнь и прежде, и как терпеливо она несет теперь тяжесть своей неизбывной тоски по умершему мужу…

И как бы уловив его мысль, вдова Ли со вздохом проговорила:

— Тяжело ей, бедняжке… тяжело… А такой уж характер: как бы ни было тяжко самой, все другим помочь старается. Вот и хозяин ее таким же был, себе ничего не надо, лишь бы у людей было…

Вдова Чжао крепко закусила нижнюю губу, но слезы все-таки хлынули. Женщина заслонила глаза рукавом и отвернулась.

Сяо Сян, чтобы отвлечь ее от горьких мыслей, завел разговор о цыновках. Вдова Ли объяснила, что их плетут теперь все женщины-беднячки и если наладить продажу этих цыновок в город, получился бы неплохой подсобный заработок. Однако ни Чжан Фу-ин, ни его Рябая Крошка ничего не хотят сделать для женщин деревни Юаньмаотунь. Сяо Сян согласился, что действительно надо организовать это полезное производство, и, посидев еще немного, ушел. Он боялся, как бы разговор не вернулся к Чжао Юй-линю и вновь не растравил все еще свежую рану.

Выйдя из ворот, начальник бригады встретил улыбающегося У Цзя-фу. Он был одет в черную стеганую куртку на вате и клетчатые ватные штаны. На ногах у него были искусно сшитые, очень красивые на вид теплые зимние туфли. Сяо Сян невольно вспомнил босоногого Со-чжу и подумал: «Действительно, среди сотни женщин не встретишь такую, как она, таким же был и погибший Чжао Юй-линь». Он с трудом сдержал подступивший к горлу комок и стал расспрашивать У Цзя-фу, как тот учится, кто у них учитель, и, сказав на прощание несколько ласковых слов, направился дальше.

Нужно было навестить Дасаоцзу. Сегодня утром, заговорившись с людьми, он совсем забыл про письмо Бай Юй-шаня, которое лежало у него в кармане. Надо поскорее обрадовать Дасаоцзу, и он быстро зашагал к дому у восточных ворот.

Жена Бай Юй-шаня тоже сидела за работой. Она была большой мастерицей в тонком искусстве плетения. Прежде, сбывая цыновки богатеям, она не очень-то старалась, зато теперь, когда делала их для своих крестьян, вкладывала в работу все свое уменье. Ее цыновки были не только изящными, гладкими, как зеркало, но и такими прочными, что служили очень долго.

С тех пор как Бай Юй-шань стал руководителем отряда самообороны, Дасаоцза с большой охотой выполняла все общественные задания. Если ей давали какое-нибудь поручение, она старалась выполнить его как можно лучше и добросовестнее. Ведь это жебыло для Восьмой армии, где служил ее муж.

Во всякой семье об уехавшем родственнике всегда думают и заботятся и обычно делятся этими думами и тревогами с близкими соседями. Помнила и заботилась о муже и Дасаоцза. Ложась спать, просыпаясь, сидя весь день за работой, она думала и тосковала о нем. Но не такая была эта женщина, чтобы с кем-нибудь делиться своей тоской. Как ни болело у нее сердце, никто ничего не знал.

— Дасаоцза, скучаешь о муже? — спрашивали ее соседки.

Она поднимала голову, и все видели безразличие, написанное на ее лице.

— Вот еще! Зачем это скучать? Я никогда не скучаю.

Но мысль ее была с ним неразлучно. «Как-то он там работает? Наверное, очень устает, бедный! Кто там заботится о нем, чинит его одежду? Наверное, старушка какая-нибудь? А вдруг совсем не старушка?.. Мало ли на свете девушек, молодых и красивых, и еще (чорт их там знает!) каких…»

Как только приходила эта мысль, Дасаоцза тотчас расстраивалась, хмурилась, кусала губы и начинала вполголоса ругаться.

Сегодня, когда Сяо Сян приближался к домику у восточных ворот, размышления Дасаоцзы как раз пересекли тот рубеж, за которым монотонно ноющая тоска превращалась в жгучее раздражение. Дасаоцза с сердцем рванула соломинку и сильно порезала палец. Кровь закапала на цыновку. Женщина злобно выругалась, схватила тряпку, перевязала рану и, вновь склонившись над работой, прошипела:

— Чума проклятая! С глаз долой — из сердца вон. Даже письма не пришлет, окаянный!

Во дворе залаяла собака. Дасаоцза спрыгнула с кана и бросилась к окну. Сяо Сян распахнул дверь. В комнату вкатились клубы морозного воздуха. Дасаоцза быстро спрятала руки в рукава.

— Начальник Сяо! Холодно!.. Скорее закрывай дверь!

Он с удовольствием потер одеревеневшие от стужи пальцы, закурил поднесенную трубку. Сказав несколько слов о ветрах и снегопадах в этом году, начальник бригады стал расспрашивать ее о положении в деревне. Дасаоцза отвечала односложно и, часто перебивая его, интересовалась: как живут люди в Шуанчэнцзы, далеко ли до этого города и сколько времени идет оттуда письмо. Имени Бай Юй-шаня она не упомянула ни разу.