Избранное

— В сущности, — вдруг говорит пастор, покашливая, — да, простите, что я мешаю, Симонсен, но что я хотел сказать, в сущности… ух, как качает!

Его поднимает вверх, какое-то мгновение он почти парит в воздухе, как будто закон тяготения отменен. Но страдает ли он морской болезнью? Нет.

С другой скамьи, на которой лежит молодая девушка, слышится легкий вздох. Пекарь стремительно встает и подходит к ней. Укачало? Нет. Но здесь так жарко.

— Да, правда, жарко! — подтверждает пастор и обнаруживает, — что он сильно вспотел. — Ничего удивительного — лежишь в пальто, в кожаном жилете и длинных резиновых сапогах. Снова вверх… ой-ой… чуть не до самого потолка. А теперь катишься вниз… Ух! Но морской болезни и в помине нет. Чудо.

— Где Енс Фердинанд? — спрашивает Лива.

— На корме, ему немного дурно, — сообщает пекарь.

Пастор Кьёдт снова начинает мурлыкать себе под нос. Спохватывается. Пожалуй, здесь неподходящее место, ведь на борту горе и смерть. Он демонстративно долго вздыхает. И думает: «Увы, мы — старые пасторы — привыкаем к горю. Если ты столько лет… да-да, это неизбежно. Когда узнаешь о чьей-то смерти, то это в первую очередь затрагивает тебя с профессиональной стороны. Мысли сосредоточиваются на надгробной речи, все личные чувства отбрасываешь… думаешь о погребении, когда ты станешь центром происходящего. Может быть, это нехорошо, бог его знает, но это так, и лицемерить тут незачем.

Но теперь, поскольку я валяюсь тут без дела и не страдаю морской болезнью, я могу подготовить речь, которую придется держать над бедным покойником, лежащим там, на палубе. Ужасная судьба. Молодой, здоровый, способный моряк, пренебрегавший опасностью и не в пример другим не оставшийся на берегу, когда плавать стало очень страшно. Он потерпел кораблекрушение. Но чудом был спасен. Однако как бы только для того, чтобы его поразил другой, худший удар судьбы. Ибо опасность подстерегает нас всюду».

Кстати о тех, кто пренебрегает опасностью. Пастор Симмельхаг заявил вчера во всеуслышание, что не понимает, как Кьёдт решается ехать в столицу и обратно по морю, во всех отношениях столь ненадежному. Поездка хотя и не долгая, но судно должно проходить через опасную зону, через зону военных действий: А я ответил только: «Ну и что», не делая из этого события… мне даже в голову не пришло встать в позу. Я никогда не испытывал страха. Не зря в течение всей жизни вырабатываешь в себе веру в провидение, веру, которая никогда еще не оказывалась напрасной.

Особой необходимости в этой поездке не было. Друг — коммерсант Лиллевиг — мог бы поехать сам и договориться о покупке судна. Но на Лиллевига, хоть у него и много достоинств, не всегда можно положиться, он легко увлекается и дает себя уговорить, такой уж у него характер, поэтому-то в свое время он и влип. Его, наверное, уговорили бы купить «Лорда Нельсона» за семьдесят пять тысяч. Ну а он, пастор Кьёдт, все разузнал, все разнюхал и сказал: «Нет, спасибо». И напал на лучший случай, которым он воспользовался не задумываясь.

Совершенно случайно он заключил другую сделку и заработал пять тысяч крон чистыми. И все деньги вложил в свои трактаты.

Эти трактаты постепенно превратились в навязчивую идею пастора Кьёдта. Они действовали без шума, но эффективно. Как раз теперь, во время войны, когда на острова не приходили ни газеты, ни журналы и жителям стало нечего читать, необходимо было заняться трактатами. Старое изречение гласит: «Пока торговец спит, его реклама работает». Его можно перефразировать так: «Пока пастор спит, его трактаты работают». Даже после его смерти эти маленькие печатные листки будут продолжать жить своей жизнью. Они — Ноевы голуби. Вообще-то прекрасная идея для общего заглавия: «Ноевы голуби». Он вдохновенно возблагодарил господа за эту идею. Имя издателя не будет указано, нет. Не будет указано и «Редактор пастор Ю. Кьёдт». Нет, только «Ноевы голуби». И виньетка в виде летящего голубя с масличной ветвью в клюве. Это будет символизировать живое слово, которое останется, даже если весь мир погибнет в это ужасное время!..

На пять тысяч крон можно выпустить не меньше двухсот тысяч трактатов. Пастор Кьёдт предвкушает радость возвращения домой, где он спокойно займется подбором цитат из Библии и составлением текстов. Он мысленно видит перед собой белый рой летящих листов, это бесплатное, безымянное, благословенное чтение, этот беззвучный снегопад, проникающий в сердца… Нет, не снежинки, а зерна для посева… миллионы золотых зерен… целое состояние… состояние!

«Где мы?» — в полусне слышит он голос молодой девушки и ответ Симона: «Мы скоро будем у берега». «Ну да, уже, — думает пастор. — Значит, я спал… несколько часов». Он прекрасно выспался. Бот качает не так уж сильно — здесь, где течение слабее, волны не такие крутые.

На мгновение становится темно. В проем двери просовывается голова Кристиана. Он, задыхаясь, спрашивает:

— Енс Фердинанд здесь? Нет? Я так и думал!.. Значит, его нет! Он упал в море, Симон!

Лива стремительно вскакивает со скамьи, прижимая руки ко рту:

— Иисусе Христе!

В одну секунду Кристиан и Симон на палубе. За ними Лива. Море ярко-синее, солнце блестит на мокрой палубе.

«Мне тоже следовало бы встать, — думает пастор Кьёдт. — Но с другой стороны, я ведь ничем помочь не могу, а если я заболею морской болезнью, я буду лишь в тягость другим, так что…»

Около часа бот кружил у места происшествия, вернулся назад гораздо дальше, чем необходимо, но, во всяком случае, было сделано все, что можно. Худой офицер руководил поисками и прилежно пользовался биноклем. Но все тщетно. Енс Фердинанд бесследно исчез.

И бот снова направился к югу.

— Мне не в чем себя упрекнуть, — сказал Фьере Кристиан с жалкой улыбкой. — Я просил, я умолял его спуститься под палубу или пойти в рубку. А вообще-то погода не такая, чтобы человека смыло с кормы. Отнюдь нет! Или он стоял, наклонившись над бортом, и потерял равновесие… или он покончил с собой!

Пекарь мрачно кивает головой.

— Где Лива? — тревожно спрашивает он и идет в кубрик. Лива лежит, зарывшись лицом в плед. Спина и плечи содрогаются.

— Это ее ужасно взволновало, — говорит пастор Кьёдт. — Еще бы. Сначала брат, потом жених, а теперь деверь. Беспримерное испытание. Бедное дитя! Бедное дитя!

Он вздыхает, качает головой. Радость оттого, что он не страдает морской болезнью, совершенно испорчена. «Лучше уж морская болезнь, чем это», — думает он.

Пастор смотрит на Симона, но пекарь поглощен девушкой. Он слышит его шепот, не предназначенный для посторонних ушей:

— Он согрешил, Лива, и мы должны искупить его грехи! Ты поймешь это потом, когда придет срок!

«Мы… искупить!.. — думает пастор. — Мы бедные, жалкие грешники, мы можем каяться, но не искупать грехи других». Он хотел было возразить: «Извините, что я вмешиваюсь, но разве не один Иисус может искупать грехи других?» Однако удержался и только подумал: «Прекрасный пример того, что Симмельхаг подразумевает под теологическим дилетантством! И все же… перед господом богом все мы дилетанты, и ты тоже, Симмельхаг, в конце концов… а разве нет?»

— Дилетанты, дилетанты! — вздохнул пастор Кьёдт, сложив руки на животе.

В эту минуту раздался оглушительный шум, бот сильно накренился, послышался треск ломаемого дерева и неистовый рев обрушившейся на него воды. И голос Кристиана:

— Наверх! Наверх! Мы тонем!

Лива с криком прижалась к Симону и услышала, как он шепчет ей в ухо:

— Не бойся! С нами ничего не случится! Я знаю!

В ту же минуту наступила кромешная тьма, и ей показалось, что их обоих с неодолимой силой закружило и понесло в шумящую, кипучую стремнину… вниз… вниз… пока они наконец не почувствовали дно под ногами. Потом медленно всплыли снова. Свет резал глаза… Она на корме маленькой четырехвесельной лодки, гребут два солдата, Наполеон и офицер. Руки, прижимавшие ее к чему-то влажному и теплому, разжались… это были руки Фьере Кристиана. Сзади Кристиана сидел пастор Кьёдт в черном кожаном капюшоне, опущенном на уши… Симон… Симон… где он? Слава богу, он тоже здесь! Но он как-то странно бледен и далек. Сидит, согнувшись и закрыв глаза. На нем нет куртки.