Дороги свободы. I.Возраст зрелости

А ни к чему. Он подумал о Лоле: она умерла, и ее жизнь, как и жизнь Матье, прошла в ожидании. В каком-то давнем былом жила маленькая девочка с рыжими кудряшками, поклявшаяся стать великой певицей, а приблизительно в двадцать третьем году была молодая певица, упивающаяся славой, запечатленной на афишах. И ее любовь к Борису, эта великая любовь старухи, от которой она столько страдала, с первого дня была всего лишь отсрочкой. Еще вчера эта любовь, темная и смутная, ждала какого-то будущего, еще вчера Лола думала, что будет жить и что Борис ее когда-нибудь полюбит; самые полновесные мгновения, самые нежные ночи любви, которые казались ей вечными, были всего лишь ожиданиями.

А ждать было нечего: смерть подкралась с тыла всех ожиданий и остановила их, они остались недвижными и немыми, без цели, без смысла. Ждать было нечего: никто никогда не узнает, смогла бы Лола заставить Бориса себя полюбить, теперь этот вопрос не имел смысла. Лола умерла, незачем больше суетиться, не осталось ласки, не осталось мольбы: не осталось ничего, кроме ожидания ожиданий, ничего, кроме в одночасье сникшей жизни, окрашенной в серо-буро-малиновый цвет и имевшей опору только в себе самой. «Если я сегодня умру, – вдруг подумал Матье, – никто никогда не узнает, был ли я человеком пропащим или у меня был какой-нибудь шанс спастись».

Такси остановилось, и Матье вышел. «Подождите меня», – сказал он шоферу. Он наискось пересек мостовую, толкнул дверь гостиницы, вошел в мрачный, пропитанный тяжелыми запахами вестибюль. Над стеклянной дверью слева висел эмалированный треугольник: «Дирекция». Матье бросил взгляд через стекло: комната казалась пустой, слышно только тиканье часов. Обычные постояльцы гостиницы – певицы, танцовщики, негры из джаза – поздно возвращались и поздно вставали: все еще спало. «Нельзя подниматься по лестнице слишком быстро», – подумал Матье. Он услышал, как стучит его сердце, ноги его стали ватными. Он остановился на площадке четвертого этажа и огляделся. Ключ был в двери. «А вдруг там кто-то есть?» Он прислушался и постучал. Никто не ответил. На пятом этаже кто-то смыл унитаз, Матье услышал клокотание воды, сопровождаемое текучим и мелодичным шумом. Матье толкнул дверь и вошел.

Комната была темной и еще хранила влажный запах сна. Матье обшарил сумерки взглядом, он жаждал прочесть смерть в чертах Лолы, как будто это было человеческое чувство. Кровать стояла справа, в глубине комнаты. Матье увидел Лолу, очень бледную, она смотрела на него неподвижными глазами. «Лола!» – тихо позвал он. Лола не ответила. У нее было необыкновенно выразительное, но абсолютно непроницаемое лицо; грудь была обнажена, одна ее прекрасная рука неподвижно лежала поперек кровати, другая была под одеялом. «Лола!» – повторил Матье, подходя к кровати. Он не мог оторвать взгляд от этой гордой груди, ему хотелось до нее дотронуться. Он некоторое время стоял у края кровати, нерешительный, взволнованный, его тело было отравлено острым желанием, потом он отвернулся и быстро схватил с ночного столика сумочку. Плоский ключ был в ней: Матье взял его и направился к окну. Серый день сочился сквозь шторы, комната была заполнена неподвижным присутствием; Матье стал на колени перед сундучком, ощущая спиной неукоснительное присутствие Лолы. Он вставил ключ в скважину. Поднял крышку, погрузил обе руки в сундучок, и бумаги зашуршали под его пальцами. Это были банкноты. Их было много. Тысячные купюры. Под стопкой квитанций и записок Лола прятала пачку писем, перевязанную желтой шелковой ленточкой. Матье поднес пачку к свету, изучил почерк и вполголоса сказал: «Это они», – затем сунул письма в карман. Но он не мог уйти, он стоял на коленях, уставившись на деньги. Через какое-то время, отвернувшись, он нервно порылся в бумагах, отбирая их не глядя, на ощупь. «Мне за платили», – подумал он. Там, сзади, лежала длинная белая женщина с удивленным лицом, руки, казалось, еще могли протянуться и красные ногти оцарапать. Матье встал, отряхнул колени правой ладонью. Левая рука сжимала пачку банкнот. Он подумал: «Мы вышли из положения», – озадаченно рассматривая деньги. «Мы вышли из положения...» Невольно напрягая слух, он вслушивался в молчаливое тело Лолы и почувствовал себя пригвожденным к месту. «Ладно!» – смиренно прошептал он. Его пальцы разжались, и деньги, кружась, упали в сундучок. Матье закрыл крышку, повернул ключ, положил его в карман и крадучись вышел из комнаты.

Свет ослепил его. «Я не взял деньги», – озадаченно сказал он себе.

Матье неподвижно стоял, положив руку на перила лестницы, он подумал: «Я слабак!» Он пытался возмутиться собой, но понастоящему себя осудить трудно. Вдруг он подумал о Марсель, об отвратительной бабке с руками душительницы и на самом деле испугался. «Сущий пустяк, малое движение, и Марсель спасена от страдания, избавлена от всей этой мерзости, которая оставит на ней неизгладимое клеймо. А я не смог, этакий чистюля! Ничего не скажешь, храбрец! После этого, – подумал он, глядя на свою перебинтованную руку, – я могу сколько угодно кромсать руку ножом и корчить из себя рокового мужчину перед девицами: больше никогда я не смогу принимать себя всерьез». Марсель пойдет к бабке, другого выхода нет: это она должна будет проявить храбрость, бороться с тревогой и ужасом, а он в это время будет восстанавливать силы, попивая ром в ближайшем бистро. «Нет, – вздрогнув, подумал он. – Она не пойдет. Я женюсь на ней, потому что только на это я и способен». Он подумал: «Я женюсь на ней», – прижимая раненую руку к перилам, и ему показалось, что он тонет. Он прошептал: «Нет! Нет!» – откинув назад голову, сделал глубокий вдох, повернулся, пересек коридор и вернулся в комнату. Как и в первый раз, он прислонился спиной к двери и постарался приучить глаза к полумраку.

Он до конца не был уверен, что у него хватит смелости украсть деньги. Он сделал несколько неуверенных шагов и различил наконец серое лицо и широко раскрытые глаза Лолы, глядящие на него.

– Кто здесь? – спросила Лола.

Голос был слабый, но злой. Матье затрепетал с головы до пят. «Этот идиот Борис!» – подумал он.

– Это я, Матье.

Наступило долгое молчание, потом Лола спросила:

– Который час?

– Без четверти одиннадцать.

– У меня болит голова, – сказала Лола. Она натянула одеяло до подбородка и застыла, не сводя глаз с Матье. У нее все еще был вид покойницы.

– Где Борис? – спросила она. – Что вы здесь делаете?

– Вы были больны, – поспешно объяснил Матье.

– Что со мной было?

– Вы застыли с широко открытыми глазами. Борис с вами разговаривал, вы ему не отвечали, и он испугался.

Казалось, Лола не слышала. Внезапно она саркастически засмеялась, но тут же осеклась.

– Он решил, что я умерла? – с трудом проговорила она.

 Матье не ответил.

– А? Ведь так? Он решил, что я умерла?

– Он испугался, – уклончиво сказал Матье.

– Уф! – выдохнула Лола.

Снова наступило молчание. Она закрыла глаза, подбородок ее дрожал. Казалось, она делала отчаянные усилия, чтобы взять себя в руки. Не открывая глаз, она сказала:

– Дайте мою сумочку: она на ночном столике.

Матье протянул ей сумочку: она вынула пудреницу и с отвращением посмотрела на свое лицо.

– И правда, у меня вид покойницы, – сказала она.

Она с усталым вздохом положила сумочку на кровать и добавила:

– Впрочем, большего я не стою.

– Вы себя скверно чувствуете?

– Довольно скверно. Но мне знакомо это состояние, к вечеру пройдет.

– Вам что-нибудь нужно? Хотите, я позову врача?

– Нет. Успокойтесь. Значит, вас послал Борис?

– Да. Он был ошеломлен.

– Он внизу? – чуть приподнявшись, спросила Лола.

– Нет... Я... я был в кафе на Домской набережной, понимаете, он меня там встретил. Я тут же взял такси и примчался сюда.

Голова Лолы упада на подушку.

– Все-таки спасибо.

Она начала смеяться. Смех был задыхающийся и мучительный.

– Короче говоря, ангелочек сдрейфил. Недолго думая он смылся. А вас сюда прислал, чтобы вы убедились, действительно ли я умерла.