Испытание Ричарда Феверела

ГЛАВА XXIII

Кризис недуга, именуемого тяготением к запретному плоду [66]

Когда Ричард добрался до старой, пролегавшей под сенью вязов и окаймленной травою дороги, которая вела из Рейнема в Белторп, было уже темно. Тусклое сияние сумерек померкло. Ветер всполошил на западе гряду облаков, и теперь она широко распласталась по небу и тяжело катилась во тьме, словно колесница, которую изможденные кони все еще тщатся домчать. А вот и ферма – сердце его тревожно забилось. Не может быть, чтобы ее там не было. Она должна была вернуться. Как это она могла уехать совсем и не написать ему ни слова? Он наступил возникшему было подозрению на горло; если оно еще и дышит, он все равно не даст ему вымолвить ни слова: он заставил замолчать разум. Если она не написала, то значит, ока вернулась. Он не слушал ничего, кроме своего властного чувства; он шептал обращенные к ней слова любви так, как будто она была рядом. Нет, она и вправду там; серебрящеюся нежною тенью она ходит по этому милому старому дому, занятая повседневными хозяйственными заботами. Кровь в нем трепетала и пела: о как же счастливы те, что живут в этих стенах и видят ее ежечасно! И тут воображению его дородный фермер Блейз и тот предстал окруженный сияющим ореолом. Иначе и быть не может! Тот, кто повседневно общается с ангелом, познает ангельское блаженство, и как не позавидовать счастливой доле сына хозяина, Тома? Донесшийся вместе с ветром аромат жигунца окутал его, и заворожил, и овеял старый кирпичный дом, ибо он помнил место, где куст этот рос, а рядом другой – зимний розовый куст, и еще жасмин, и страстоцвет; палисадник с пышными розами, которых она касалась своими руками; обсаженную вишневыми деревьями длинную стену слева, проем в этой стене, а там – уходящий в глубину фруктовый сад и расстилавшиеся за ним поля – все то, что окружало счастьем ее жилище! Все это сразу ожило перед ним, в то время как он вглядывался во тьму. И все же этот свет, эта минутная умиротворенность души вспыхнули в нем не от надежды; это было отчаяние, ширившее обман, своенравно воздвигавшее все на песке.

«Ибо истинной страсти присуща невероятная цепкость, – говорится в «Котомке пилигрима», – она скорее выстоит против сил небесных, против великого господнего воинства фактов, нежели откажется от задуманного; чтобы она сдалась сама, ее надо сокрушить, надо низвергнуть в бездну!» Он знал, что Люси там нет, что ее увезли из этого дома. Но упорство его, дошедшее до безумия желание не хотело с этим мириться, боролось, побеждало, вызывало из тьмы ее тень, и действительность становилась такой, какою он хотел ее видеть. Несчастный юноша! Великое воинство наступало на него сомкнутым строем.

Много раз он призывал ее шепотом, а один раз вместо шепота из груди его вырвался крик. Он не слышал ни скрипа открывавшейся двери, ни шума шагов на посыпанной гравием аллее. Он перегнулся через шею непокорной Кассандры и стал пристально вглядываться в окно, когда из темноты до него донесся голос:

– Это вы, молодой человек? Мастер Феверел?

Ричард был выведен из охватившего его оцепенения.

– Мистер Блейз! – воскликнул он, по голосу узнав фермера.

– Добрый вечер, сэр, – ответил Блейз. – Вас-то мне было не узнать, а вот кобылу узнал сразу. Темь-то какая! Не заглянете ли, мастер Феверел? Моросит уже, и, видать, ноченька-то будет ненастная.

Ричард спешился. Фермер позвал слугу придержать Кассандру и провел гостя в дом. Стоило только Ричарду переступить порог, как чары рассеялись. Во всех комнатах и коридорах меж ними царила мертвая тишина, и все говорило о том, что ее здесь нет. Стены, которых он касался, когда проходил, были створками опустевшей раковины. С тех пор как они начали встречаться, он ни разу не заходил в этот дом, и вот сейчас – какая странная сладость и какая безмерная мука!

Сын хозяина Том сидел в большой комнате и, склонившись над старинною книгой, жадно рассматривал летние моды на тот год еще, когда мать его была девочкой Том Блейз пристально вглядывался в лица красавиц тех времен. С недавних пор женщины возымели власть и над ним.

– Вот оно что, Том! – нараспев произнес фермер, открыв дверь. – Вот чем мы занимаемся! Опять ты за эту дурь взялся! На что тебе сдались эти моды, хотел бы я знать? Кончай с ними, ступай, погляди за кобылой мастера Феверела. Только дурь себе в голову вбиваешь. Иначе и не скажешь! Кривляки-то какие!

Фермер расхохотался, упрятал свои жирные бока в кресло и пригласил гостя последовать его примеру.

– Хорошо еще, что они на женщин похожи, – продолжал он, удобно усаживаясь в кресле и хлопнув себя по колену. – Пускай себе делают, что хотят, только по-осиному талии не ужимают. Мне подавай женщину такой, какой ее господь сотворил! Верно ведь, молодой человек?

– Вам, как видно, здесь очень одиноко, – сказал Ричард, оглядывая стены и потолок.

– Одиноко? – переспросил фермер. – Да уж, что есть, то есть. Так уж все получилось. У меня моя трубка, а у Тома – эта вот дурь. Он сидит на одном конце стола, а я – на другом. Он зевает, а я глазею. Малость одиноки. Только это – к лучшему!

– Никак уж не думал, что сегодня вас увижу, мистер Блейз, – продолжал Ричард.

– Молодой человек, вы поступили как мужчина, коли пришли сюда, и вам это делает честь! – сказал фермер Блейз, и в голосе его послышались сила и прямота.

Прозвучавший в словах фермера намек заставил Ричарда порывисто вздохнуть. Они посмотрели друг на друга, а потом в стороны; фермер забарабанил пальцами по подлокотникам кресла.

Над камином, среди потускневших миниатюр, изображавших состоятельных земледельцев предыдущего поколения в высоких воротниках, старавшихся сдержать улыбку, и старух в платьях с высокой талией, которые, напротив, приветливо улыбались из-под густых оборок своих чепцов, висело сравнительно неплохое поясное изображение морского офицера в форме с подзорной трубою под мышкой, который явно никому из них не приходился родней. У него были голубые глаза, светлые волосы, и по ладно посаженной голове и широким плечам можно было судить о его осанке. Художник, изобразивший у него на плечах эполеты, чтобы обозначить его ранг, позаботился о том, чтобы достигший этого положения лейтенант выглядел молодо; у него были румяные щеки и алые губы. На этот портрет и воззрился Ричард. Фермер Блейз заметил это и сказал:

– Ее отец, сэр!

Ричард с непривычной для него выдержкой отметил сходство в чертах лица.

– Да, – сказал фермер, – вылитая копия отца, он почти что мне ее заменяет, да все ж таки это не то.

– Это ведь старинный род, мистер Блейз, не так ли? – спросил Ричард, стараясь ничем не выдать своего волнения.

– Дворяне… никого только уже почти не осталось, – с таким же напускным безразличием ответил фермер.

– Так, значит, это ее отец? – снова спросил Ричард, набираясь смелости, чтобы завести разговор о ней.

– Да, молодой человек, это ее отец!

– Мистер Блейз, – выпалил Ричард, глядя фермеру прямо в глаза, – скажите мне, где она?

– Уехала, сэр! И след простыл!.. Нету ее здесь, вот и весь сказ, – фермер забарабанил пальцами еще быстрее и пристально посмотрел на взбешенного юношу.

– Мистер Блейз, – Ричард подался вперед, чтобы быть к нему ближе. Он был ошеломлен и едва сознавал, что говорит и что делает. – Скажите, где она сейчас? Почему она уехала отсюда?

– Нечего вам об этом спрашивать, сэр, поймите, – ответил фермер, качая головой.

– Но это же не по ее воле… она ведь этого не хотела?

– Нет, она-то любит наши места. Может, даже чересчур любит!

– Для чего же вы тогда ее услали и сделали ее несчастной, мистер Блейз?

Фермер решительно отверг предположение, что это он сделал ее несчастной.

– Меня в этом никто обвинить не может. Вот что я вам скажу, сэр. Я не хочу, чтобы вокруг нее сплетни пошли, вот и все. А коли так, то давайте мы с вами потолкуем начистоту.

Ричард почувствовал себя оскорбленным и привскочил. Но минуту спустя вся обида прошла, и он смиренно сказал: