Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Поэтому Сантос сказал Антонио:

– Все это мешает развитию животноводства: люди думают не о том, чтобы разводить и выращивать скот, а о том, как бы пополнить свои стада за счет чужих. С этим можно покончить, если Закон льяносов обяжет собственников огородить свои владения.

– Может, вы и правы, – заметил Антонио. – Но чтобы узаконить огораживание, пришлось бы сперва изменить самих льянеро. Льянеро не терпит изгородей. Он хочет видеть свою саванну вольной, какой ее создал бог, – именно такой он ее любит. Лиши его этого удовольствия, и он умрет с тоски. Льянеро счастлив, когда может сказать: сегодня я заарканил столько-то голов. Ему безразлично, что сосед говорит то же самое; льянеро всегда уверен: его собственный скот в безопасности, и если соседи воруют, то не у него, а у других.

Тем не менее Лусардо продолжал думать об изгороди. Она явилась бы началом цивилизации льяносов. Всемогущей силе она противопоставит право, своеволие человека ограничит общепризнанным порядком.

Теперь ему было ясно, с чего должен начать истинный цивилизатор: добиваться, чтобы огораживание приобрело в льяносах силу закона.

Мысли одна за другой стремительно проносились в его голове, словно миражи в саванне, когда мчишься на дикой лошади. Проволочная нить – символ деятельности человека, решившего исправить промахи природы, – прочертила бы единственный и прямой путь в будущее на этой земле бесчисленных дорог, где испокон веков гибнут в поисках верного направления людские надежды.

Взволнованный, он громко разговаривал сам с собой: простиравшаяся перед его мысленным взором цивилизованная и процветающая Равнина будущего казалась поистине прекрасной.

День выдался солнечный и ветреный. По траве пастбищ, окруженных иллюзорными, созданными миражем водами, как по морю, катились волны, и над дальними холмами, вдоль линии горизонта, двигались, точь-в-точь как дымки паровоза, столбы подхваченной ветром пыли.

И Сантос – то ли в шутку, то ли забывшись на мгновение, – воскликнул:

– Железная дорога! Там – железная дорога!

И грустно улыбнулся, как улыбается человек, утративший призрачную мечту, но тут же, любуясь проделками озорного ветра на верхушках холмов, восторженно прошептал:

– Когда-нибудь мечта станет былью. В льяносы придет прогресс, и варварство отступит, побежденное. Пусть нам не доведется увидеть этого собственными глазами, но в волнении тех, кто это увидит, будет доля и наших чувств.

XIII. Права мистера Опасность

Глыба мускулов, обтянутых розовой кожей, пара голубых глаз и льняные волосы – так выглядел этот человек.

Он появился здесь несколько лет тому назад, с винтовкой за плечом, как охотник на ягуаров и кайманов. Ему понравились здешние места, дикие, как и его душа, и он решил покорить эту землю, населенную людьми низшей, по его мнению, расы, поскольку у них не было светлых волос и голубых глаз. Хотя он и был вооружен, местные жители думали, что он приехал с целью основать скотоводческое хозяйство и привез новые идеи. Они приняли его доброжелательно, возлагая на него большие надежды. Однако он ограничился тем, что без спроса вбил па чужой земле четыре столба, положил на них крышу из пальмовых веток, повесил винтовку, прицепил гамак, лег в него, закурил трубку, потянулся, расправив мускулы, и воскликнул:

– All right! Я есть в моем доме.

Он говорил всем, что его зовут Гильермо Дэнджер [110], что он из Северной Америки, с Аляски, что родители его: отец – ирландец, а мать – датчанка, – были золотоискателями. Произнося свою фамилию по-английски, он тут же по-испански добавлял: мистер Опасность. И так как он любил пошутить, – на свой лад, по-детски наивно, – то люди подозревали, что фамилию эту он придумал только для того, чтобы она так зловеще звучала в переводе.

С его прежней жизнью была связана какая-то тайна. Рассказывали, что, обосновавшись в льяносах, он не раз показывал номера нью-йоркских газет, где в разделе хроники довольно долгое время печатались заметки под одним и тем же заголовком: «The man without country» [111], осуждавшие несправедливость по отношению к какому-то гражданину. Имя гражданина не называлось, но, по словам мистера Дэнджера, это был именно он. И хотя он ни разу не рассказал толком, в чем, собственно, заключалась эта несправедливость и почему он скрывал свою фамилию, перед ним сразу открылись все двери в ожидании, что с его приездом в льяносы рекой хлынут доллары.

Между тем вся промышленная деятельность мистера Дэнджера сводилась к охоте на кайманов, кожи которых в больших количествах он отправлял ежегодно за границу, а развлечения – к охоте на ягуаров, пум и других хищных зверей, водившихся поблизости. Однажды, убив только что окотившуюся самку ягуара, он подобрал детенышей. Одного из них ему удалось выкормить и приручить, и вскоре ягуаренок стал любимой забавой этого склонного к глуповатым шуткам большого ребенка. Следы «ласк» ягуаренка красовались на теле мистера Дэнджера в виде огромных царапин, но ему доставляло истинное удовольствие показывать их, и они создали ему не меньшую славу, чем газетные хроники.

Вскоре вместо охотничьей хижины у мистера Дэнджера появился довольно комфортабельный дом, окруженный просторными корралями. История этого превращения, которая ясно говорила о том, что «человек без родины» пустил глубокие корни на чужой земле, была определенным образом связана с историей доньи Барбары.

Это было во времена полковника Аполинара, когда в Эль Миедо, недавно окрещенном этим именем, закладывали новые коррали. Мистеру Дэнджеру, наслышанному о закапывании «домовых», захотелось посмотреть на этот варварский ритуал, без которого, разумеется, не могла обойтись такая суеверная женщина, как донья Барбара. Руководствуясь этим желанием, он отправился в Эль Миедо с визитом, нанести который он считал своим долгом еще и потому, что клочок земли, занятый им под хижину, принадлежал именно ей. Едва взглянув на иностранца и узнав о его желании присутствовать на церемонии, донья Барбара тут же влюбилась в него и в мгновение ока составила план действий. Она велела Аполинару пригласить гостя к обеду и за столом усиленно потчевала вином, к которому и тот и другой были более чем неравнодушны. Креол вскоре совсем захмелел и перестал замечать многозначительные взгляды, которыми обменивались, прекрасно понимая друг друга, его любовница и гость.

Между тем пеоны спешно рыли яму, куда предполагалось закопать старую покалеченную лошадь, только и пригодную что на роль «домового».

– Мы закопаем ее ровно в полночь, как положено, – сказала Барбара. – И сделаем это втроем – пеоны не должны присутствовать на церемонии: таков обычай.

– Очень мило! – воскликнул иностранец. – Вверху звезды, внизу мы закапываем живую лошадь. Очень мило! Живописно!

Что касается Аполинара, то он не знал всех тонкостей этого обычая, к тому же был уже решительно не в состоянии возражать против чего бы то ни было; так что, когда пришла пора отправляться к дальним корралям, где должна была происходить церемония, мистеру Дэнджеру пришлось поднять его, как мешок, и взвалить в седло.

Яма была вырыта, и у недостроенного корраля стояла привязанная к столбу старая кляча – жертва варварского ритуала. Рядом с ямой лежали три специально приготовленные лопаты. Звездная ночь покрывала пустынную местность густыми тенями.

Мистер Дэнджер отвязал клячу и, приговаривая сочувственные слова, вызывавшие у Аполинара приступы идиотского смеха, подвел ее к краю ямы и одним толчком спихнул туда.

– Теперь вы, донья Барбара, молитесь вашим друзьям дьяволам, чтобы они не дали удрать духу лошади, а вы, полковник, живо за работу. Мы с вами – могильщики, и нам надлежит хорошо потрудиться.

Аполинар поднял с земли лопату, с трудом преодолевая силу земного притяжения, и попытался воткнуть ее в кучу свежей земли у края ямы, бормоча при этом непристойности и довольно хихикая. Наконец ему удалось поддеть немного земли, и, неуклюже выставив лопату, он пошел к яме, с каждым шагом все больше наклоняясь вперед, словно лопата тащила его за собой.