Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

– Теперь ты понимаешь, почему я не могу быть твоим врагом? – закончил свой рассказ Сантос Лусардо, помогая душе Лоренсо вырваться из мрака, в котором она сейчас блуждала. – Ты был предметом моего восхищения в детстве, ты и потом помогал мне, хотя сам не подозревал об этом: уважение и любовь к тебе облегчали мне учебу в университете и жизнь в столичном обществе; и, наконец, я – твой неоплатный должник; стараясь подражать тебе, я обрел благородные устремления.

Но благие намерения Сантоса настолько не вязались с окружающей обстановкой, что скорее походили на жестокую па-смешку, И Лоренсо не выдержал. Он вскочил с кресла, где сидел, скрюченный, обессиленный, взволнованный воспоминаниями и бросился в дом.

Снова послышался звон графина о стакан, и Сантос прошептал:

– Бесполезно. Этому несчастному в жизни осталось только одно – водка.

Он уже готов был уехать, когда Лоренсо появился в дверях: глоток вина оживил его, шаг стал тверже, лицо осмысленнее.

– Нет! Постой. Ты должен выслушать меня. До сих пор говорил ты, теперь моя очередь. Садись.

– Может быть, в другой раз, Лоренсо? Я буду навещать тебя, и мы побеседуем.

– Нет! Именно сейчас. Прошу, выслушай меня. – И уже раздраженно: – Я сказал – нет! Я требую, чтобы ты слушал! Ты разбередил мне душу, так изволь потерпеть.

– Ну, что ж! Будь по-твоему, – согласился Сантос – Видишь, я снова сел. Слушаю тебя.

– Да, я скажу. Наконец-то скажу! Какое это счастье – иметь возможность говорить, Сантос Лусардо!

– А разве тебе не с кем говорить? Разве дочка не с тобой?

– Не напоминай мне сейчас о дочери. Молчи и слушай. Слушай – и все… Так вот, посмотри на меня внимательно, Сантос Лусардо! Я был твоим идеалом, как ты говоришь, а сейчас перед тобой – призрак человека, которого давно уже нет, развалина, падаль, говорящая человеческим голосом… Тебе не страшно, Сантос Лусардо?

– Страшно? Почему же?

– Погоди. Мне не нужно, чтоб ты отвечал. Слушай, что я тебе скажу. Тот Лоренсо Баркеро, о котором ты говорил, – обман вымысел; настоящий Лоренсо Баркеро сидит сейчас перед тобой. Ты – тоже обман, и этот обман скоро рассеется. Эта земля никого не щадит, а ты уже внял ее зову – зову погубительницы мужчин, я вижу тебя в ее объятиях. И когда она откроет их, ты тоже станешь развалиной… Посмотри на нее! Кругом миражи: тут один там другой. Равнина полна миражей. Разве я виноват, что ты вообразил, будто такой человек, как Лусардо, – я, кстати, тоже Лусардо, хоть мне и тяжело сознавать это, – может быть идеальным человеком? Но мы не одиноки, Сантос, и в этом наше утешение. Я – как и ты, вероятно, – знал многих людей, которые в двадцать с лишним лет подавали большие надежды. Но стоило им перевалить за тридцать, как весь их запал пропадал, рассеивался. Это были тропические миражи.

Но, слушай, насчет себя я никогда не заблуждался, я знал: все мои достоинства, вызывавшие восхищение окружающих, – обман. Я понял это на примере одного из моих самых блестящих успехов в пору студенчества, на экзамене, к которому я плохо подготовился. Пришлось отвечать по теме, совершенно незнакомой мне. Но я начал говорить, и слова, одни слова сделали все. Я не только получил хорошую оценку, экзаменаторы аплодировали мне. Плуты и бездельники!

С тех пор я стал замечать, что мой интеллект – то, что все называли недюжинным талантом, – приходит в рабочее состояние, только когда я говорю; стоило замолчать, как мираж рассеивался, и я переставал понимать что-либо. Я почувствовал, что и моя одаренность и моя искренность – все ложь. А ведь утрата искренности – это самое худшее, что может произойти с человеком. Я ощущал ее где-то на самом дне души, как, должно быть, ощущают в глубине внешне здорового тела скрытую язву наследственного рака. С тех пор мне опротивели и университет, и городская жизнь, и обожавшие меня друзья, и невеста – все, что было причиной или следствием этого самообмана.

Сантос слушал, живо заинтересованный и обрадованный. Тот, кто еще способен так думать и столь красноречиво выражать свои мысли, не безвозвратно потерянный человек.

Но умственное просветление у Лоренсо не могло длиться долго. Отравленный алкоголем организм реагировал на каждый новый глоток всего несколько минут, затем наступал резкий упадок. И действительно, достаточно было Лоренсо сделать короткую паузу, как мираж просветления рассеялся.

– Убить кентавра! Хе-хе! Не будь идиотом, Сантос Лусардо! Ты думаешь, кентавр – это риторика? Уверяю тебя, он существует. Я слышал его ржание. Он является сюда каждую ночь. И не только сюда – в Каракас и другие места. Где бы ни были мы, в чьих жилах течет кровь Лусардо, мы везде слышим ржание кентавра. Ты тоже услышал его, и потому ты здесь. Кто сказал, что кентавра можно убить? Я? Плюнь мне в лицо, Сантос Лусардо. Кентавр сто лет скачет по нашей земле

и будет скакать еще столько же. Я считал себя цивилизованным, первым в нашей семье цивилизованным человеком; во достаточно было услышать: «Приезжай отомстить за отца», – как во мне проснулся варвар. То же самое произошло

с тобой. Ты услышал зов. Скоро ты упадешь в ее объятия и будешь сходить с ума по ее ласкам. И она оттолкнет тебя; а когда ты скажешь: «Я готов жениться», – она только посмеется над тобой, ничтожество, и…

Он рванул себя за волосы. Навязчивая мысль, мелькнувшая в его недавней речи, овладела им. Его руки, с прядями вырванных волос между пальцами, бессильно опустились, он уткнулся подбородком в грудь и пробормотал:

– Погубительница мужчин!

Несколько мгновений Сантос Лусардо молча с тяжелым сердцем созерцал эту грустную картину, затем спросил, пытаясь ободрить Лоренсо:

– А где же твоя дочь?

Но тот продолжал бормотать, глядя вдаль остановившимися глазами:

– Равнина! Проклятая равнина, погубительница мужчин!

И Сантос подумал: «Действительно, в гибели этого несчастного виновата скорее пустыня, низводящая человека до уровня зверя, нежели знаменитая донья Барбара с ее чарами».

Внезапно проблеск сознания оживил лицо Лоренсо, гримаса мрачного опьянения на миг исчезла.

– Марисела! – позвал он. – Поди сюда, познакомься с твоим родственником.

Хижина ответила молчанием.

– Ни за что не пойдет, хоть за волосы тащи. Нелюдима, как дикая свинья… Дикая свинья…

Он снова опустил голову на грудь, из его сведенного рта нитью повисла слюна.

– Ну, ладно, Лоренсо, – сказал Сантос, поднимаясь. – Я буду навещать тебя.

Пьяный вдруг вскочил и, шатаясь, направился в хижину.

– Не тревожь ее, – проговорил ему вслед Сантос, думая, что он пошел за дочерью. – Познакомимся с ней в другой раз, – и стал отвязывать лошадь.

Уже поставив ногу в стремя, он увидел, как Лоренсо, стараясь поймать губами горлышко графина и расплескивая водку, льет ее себе в рот. Сантос бросился в дом.

Но у Лоренсо уже подкосились ноги. Он успел только уцепиться за руки Лусардо и, вперив в него безумный взгляд, крикнул:

– Сантос Лусардо! Взгляни на меня! Эта земля никого не щадит!

XI. Спящая красавица

На обратном пути Сантос, удрученный только что разыгравшейся сценой, снова повстречался с молодой крестьянкой, у которой спрашивал дорогу. Только теперь, увидев, в какой нищете живет Лоренсо Баркеро, он догадался, что это дикое, лохматое, босоногое, одетое в грязные тряпки существо и есть дочь его двоюродного брата.

Девушка лежала на земле, рядом с вязанкой собранных в роще полуобугленных веток; подперев ладонями подбородок, она мечтательно смотрела перед собой.

Сантос остановился, желая как следует разглядеть ее. Изношенное, грязное платьишко плотно облегало спину, бедра и ноги, поражавшие скульптурной красотой линий; нарушали очарование только широкие, тяжелые, никогда не знавшие обуви ступни ног с огрубевшей и потрескавшейся кожей, но именно они-то и привлекли его сочувственное внимание.

Услышав фырканье лошади, девушка подняла голову и, увидев совсем рядом всадника, сжалась в комок, прикрыв подолом голые ноги. Затем, недовольно проворчав что-то, громко рассмеялась.