Вечерние прогулки при полной луне

Он провел ладонью по лицу и с удивлением обнаружил на нем влагу. Одновременно с тем, как гасла в сознании яркая, живая картина далекого летнего дня, в сердце медленно вошла как бы тупая игла, поворочалась там и вышла, не оставив ощущения боли, а лишь точное указание на то, где именно находится сердце.

Он открыл глаза и сел. В комнате плавал предрассветный сумрак, мерно тикали ходики. Да, в хорошую он попал передрягу, ничего не скажешь! Террористы, рэкетиры, мафия, выкуп — не успели оглянуться, как вся эта нечисть повылазила неизвестно откуда. А все потому, что распустили народ. До того распустили, что еще немного — и можно такого дождаться, что и подумать страшно. Распродадут страну по кускам, Европу — немцам, Дальний Восток — японцам, а по краям все эти мелкие нации обкусают ее, как пирог. И что тогда? И ведь полно же людей, которые все понимают правильно, надежных, НАШИХ людей, но все как-то возмущаются по углам, привыкли, понимаешь, чтобы обязательно приказ сверху был. Однако все, больше ждать нельзя, нужно собирать силы, только на нас и надежда, остальным на все наплевать. "Нет, дайте только выбраться отсюда, я вас расшевелю, — думал Иван Иванович, — я вам расскажу, что творится под самым вашим носом".

Он взглянул на ходики — до назначенного времени оставалось всего несколько часов.

Заслышав голоса, он выглянул в окно. По тропинке к дому шли трое. Первым припрыгивал вчерашний Вася. Он громко рассказывал что-то, оборачиваясь назад и размахивая одной рукой, в другой нес плотненький такой черный чемодан. Следом за ним вышагивал на /шинных ногах мужчина в солидном пальто и меховой шапке, важно так шествовал, деловито. Третьей семенила вертлявой бабьей походкой женщина, до того закутанная, что невозможно было что-либо разглядеть. Все они вошли в дом, в другую, надо думать, комнату, и Иван Иванович встал у двери, прислушиваясь, однако слов разобрать было невозможно. Шкрябали по полу стулья, громко и мерзко смеялась женщина, что-то низко гудел солидный мужчина, и тут Вася с размаху распахнул дверь, чуть не сшибив Ивана Ивановича с ног.

— Здравствуйте, здравствуйте, вот и мы пришли! — весело заявил он, будто это была Бог весть какая радость. — Чайку горяченького не найдется?

И тут же утащил чайник и припасы, а Иван Иванович подошел к окну — может, еще кого-нибудь принесет? Эти типы показались ему какими-то странными, не похожими на мафиози, как он их себе представлял, хотя, с другой стороны, он, можно сказать, никогда с ними не сталкивался, разве что на экране телевизора. С виду вполне приличные люди, небось, тоже где-то работают, и в голову не придет, чем они по выходным занимаются. Тут Вася приоткрыл дверь и позвал его. "Ну, держитесь, умники, посмотрим, кто кого, — подумал он, — надо только хорошенько запомнить их физиономии".

Они вошли в большую, светлую комнату, часть которой отгораживала цветастая занавеска. На чисто выскобленном полу у окна стоял стол и два стула, на одном из которых сидел солидный мужчина, только теперь на нем был белый халат. У него было немолодое серьезное лицо, большая лысина и серые колючие глаза за отблескивающими стеклами очков. Мужчина сделал приглашающий жест, и Иван Иванович опустился на стул, весь подобравшись и в глубине души недоумевая, в особенности, когда мужчина открыл чемодан, лежащий на столе, и достал из него обычный аппарат, каким измеряют давление.

— Позвольте руку, — сухо сказал он, и Иван Иванович машинально задрал рукав, но тут же опустил его и вскочил.

— Это что же, медосмотр? С какой стати?

— Вы что-нибудь имеете против? — спросил мужчина удивленно.

— Против? Еще бы, конечно, я против. Надо думать, я здесь не для поправки здоровья, а?

— Одно другому не мешает, — ответил мужчина, и в глазах его Ивану Ивановичу почудилась усмешка. — А для чего вы здесь, как вы думаете?

— Это вы меня спрашиваете? — Иван Иванович чуть не поперхнулся от возмущения и сел, положив ногу на ногу.

— Все. Никаких осмотров, пока не объясните, зачем меня сюда затащили и что вам от меня нужно. И никаких разговоров. Никаких! Ясно?

Мужчина закивал головой.

— Конечно, конечно… Экий вы, однако, нервный…

За занавеской послышалось движение и оба посмотрели на нее.

— Во всяком деле порядок должен быть, вы согласны? — продолжал мужчина.

— И в вашем? — не удержавшись, съехидничал Иван Иванович.

— А в нашем в особенности! Впрочем, порядок — основа любого дела, как известно. Вы бухгалтер, не так ли? Вам ли не знать, что такое порядок?

Иван Иванович молча смотрел в сторону, играя желваками на скулах.

— Молчание — знак согласия, я так понимаю. А раз так, поймите — у НАС порядок такой: сначала осмотр, потом разговоры. И у НАС, заметьте, каждый своим делом занимается, а я, как видите, врач. Ну что, убедил я вас?

"Еще издевается, гад", — подумал Иван Иванович и грубо сказал:

— Вам, по-моему, самому врач нужен.

Он с удовольствием отметил, что брови у мужчины поползли вверх, и, перегнувшись через стол, раздельно сказал:

— Плевать я хотел на ваш порядок! Никаких осмотров, пока не объясните все! Если сами не можете, позовите того, кто может. Все! Больше ни слова!

Врач этот, или кто он там у них был на самом деле, тоже наклонился через стол и тихо ответил:

— Вам лучше знать, почему вы здесь, сюда просто так никого не приводят.

С удовлетворением отметив выражение ярости на лице Ивана Ивановича, он некоторое время разглядывал его с ироническим выражением, а потом пожал плечами и негромко позвал:

— Нина!

"Ну, все, — подумал Иван Иванович, — главная — баба. Ну, что за мерзость: все зло, вся пакость от них! А оказаться у бабы в руках, зависеть от нее — это что же может быть хуже?"

За занавеской что-то звякнуло, и, стремительно откинув ее, появилась женщина, при виде которой Иван Иванович обомлел.

Он не смог бы впоследствии сказать, какая она была — красивая или нет, молодая или уже в летах. Черты лица ее не были четкими, они все время расплывались, неуловимо меняясь. Но поразительнее всего было голубовато-серебристое свечение, окутывающее все ее тело, которое само, казалось, и источало его. Странное, зыбкое лицо, вытянутые вперед руки, одежда — все было окутано серебристым мерцающим облаком, в особенности хорошо видным потому, что свет в комнате ощутимо пригас, сгустившись в темно-синий сумрак. Тысячи мерцающих иголочек повторяли контур ее тела наподобие моментальных серебристых фотографий, они оставались в воздухе там, где она прошла и только спустя некоторое время медленно и неуловимо для глаза таяли. На женщине было надето что-то длинное, воздушное, сверкающее, взвихривающееся легкими всплесками. Длинные прямые волосы по мере ее медленного, плавного движения стлались за ней наподобие золотистого шарфа. "Ведьма, — подумал Иван Иванович с ужасом, — теперь все, точно хана".

Вы что расшумелись, мои хорошие? — спросила женщина звучным, мелодичным голосом с оттенком легкой укоризны, и так по-домашнему, так по-хорошему она это сказала, что Иван Иванович, зажмуривший от страха глаза, невольно тут же распахнул их. Она стояла совсем близко, наклонив к нему удивительное лицо, по которому скользили тенями серебро и чернь, так что стоило ей повернуться в профиль, и возникало впечатление, что половины лица у нее вообще нет.

— Да вот, — ответил мужчина будничным голосом, как будто в ее появлении не было ничего необычного. — Не желает осмотреться.

— Не может быть, — удивленно продолжала женщина. — Это какое-то недоразумение.

— Ведь он же ВИДИТ, Дмитрий Алексеевич, вы понимаете, да? Просто чудо какое-то.

Она провела ладонью перед лицом Ивана Ивановича, оставляя в воздухе фосфоресцирующий след, и спросила:

— Вы ведь это видите, правда? Замечательно! Я же говорила, Дмитрий Алексеевич, что здесь совсем не так все безнадежно, и, скорее всего, можно будет обойтись без крайних мер.

Она протянула руки к голове Ивана Ивановича, волосы его встали дыбом и тысячи мелких иголочек вонзились в кожу, приятно пощипывая ее.