Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Ипполита с огорчением говорила:

— Ничего не могу найти. Gubbio, Narni, Viterbo, Orvieto… Посмотри на Bernardino, монастырь San Ludovico, монастырь San Domenico, монастырь San Francesko, монастырь Servi di Maria…

Она читала монотонно, нараспев, словно произносила молитву. Потом вдруг расхохоталась, откинула голову и подставила свой прелестный лоб к губам возлюбленного. Она переживала одну из тех минут доброго, общительного настроения, которые делали ее похожей на девочку.

— Сколько монастырей! Сколько монастырей! Вот, должно быть, странное место. Хочешь, поедем в Orvieto?

Джорджио показалось, что в его сердце хлынула освежающая волна. Он с благодарностью принял миг облегчения. И, прикасаясь губами ко лбу Ипполиты, он словно черпал там воспоминание о гвельфском городе, о пустынном городе, умолкнувшем в благоговейном созерцании своего чудного собора.

— Orvieto? Ты никогда не была там? Представь себе на горе из белого камня, над печальной долиной — город, такой молчаливый, что кажется необитаемым: закрытые окна, серые поросшие травой улицы, капуцина, пересекающего площадь, епископа, выходящего возле больницы из черной кареты с дряхлым лакеем у дверцы, силуэт башни на белом дождливом небе, часы, медленно отбивающие удары, — и внезапно в глубине одной улицы чудо-собор.

Словно видение молчаливого города встало перед глазами Ипполиты, когда она задумчиво произнесла:

— Какой покой!

— Я видел Orvieto в феврале, в такую же переменную погоду, как сегодня, — то капли дождя, то лучи солнца. Я провел там один день и уехал с сожалением, унося с собой тоску по этой тишине. О, какой покой! Наедине с самим собой я мечтал: иметь возлюбленную или, точнее, сестру-возлюбленную, исполненную благочестивого чувства, приехать сюда, остаться здесь на долгий месяц, месяц апрель — дождливый, серый, но ласкающе-теплый, с искрами солнца, долгие часы проводить в соборе и около собора, срывать розы в монастырских садах, ходить к монахиням за вареньем, пить Est-Est-Est из этрусской чашки — много любить, много спать в мягкой постели, девственно задрапированной белым…

Счастливая Ипполита улыбнулась этой мечте. С невинным видом она сказала:

— Да ведь я благочестива! Хочешь взять меня в Orvieto?

И, приютившись у ног возлюбленного, она взяла его руки в свои, испытывая бесконечно нежное чувство, словно предвкушая этот покой уединения и тихую печаль.

— Расскажи мне.

Джорджио прижался к ее лбу долгим трепетно-чистым поцелуем. И он ласкал ее глубоким взглядом.

— Какой у тебя прекрасный лоб, — сказал он с легкой дрожью.

В эту минуту живая Ипполита сливалась в его воображении с идеальным образом, созданным его душой. Она казалась ему доброй, нежной, преданной, облеченной в дымку возвышенной и тихой поэзии. Она осуществляла собой его изречение: gravis dum suavis.

— Расскажи еще, — шептала она.

Слабый свет проникал с балкона. Время от времени капли дождя глухо бились в оконные стекла.

— Мы уже выпили в мечтах кубок наслаждения, соприкоснулись с самым исключительным и возвышенным чувством, и поэтому, я думаю, нам надо отказаться от испытания действительности. Не поедем в Orvieto.

И он выбрал другое место — Albano Laziale.

Джорджио не знал ни Albano, ни Ariccia, ни озеро Nemi. Ипполита в детстве приезжала в Albano к своей, ныне уже умершей тетке. Итак, он найдет в этом путешествии очарование неизвестного, а она — отблеск далеких переживаний. «Разве содержание нового зрелища и красоты не обновляет и не очищает порой любви? Разве воспоминания о днях юности не наполняют сердце вечно освежающим и благотворным ароматом?»

Они решили уехать 2 апреля с полуденным поездом. В назначенный час оба были на вокзале среди толпы, проникнутые до глубины души тревожной радостью.

— Что, если нас увидят, скажи? Если увидят, — спрашивала полусмеясь, полуиспуганно Ипполита, ей казалось, что глаза всех устремлены на нее.

— Сколько еще времени до отхода? Боже, как я боюсь!

Они надеялись найти в поезде пустое купе, но, к их неудовольствию, им пришлось примириться с тремя спутниками. Джорджио поклонился господину и даме.

— Кто они такие? — спросила Ипполита, наклоняясь к уху своего друга.

— Я после тебе скажу.

Она с любопытством рассматривала их. Господин был старик с длинной окладистой бородой, с широким лысым желтоватым черепом. Дама, закутанная в персидскую шаль, затененная чем-то вроде абажура, казалась изнуренной и углубленной в себя, а в ее одежде, в ее лице было что-то, напоминающее английскую карикатуру «синего чулка». Голубые глаза старика отличались какой-то странной живостью, словно отражали внутреннее пламя, как глаза фанатика. На поклон Джорджио он ответил с милой улыбкой.

Ипполита искала в своей памяти, где могла она раньше встречать эти два лица. Ей не удавалось припомнить точно, но у нее было смутное чувство, что эти две старые странные фигуры имели какое-то отношение к ее любви.

— Скажи же мне, кто это? — повторила она тихо Джорджио.

— Мартлеты. Мистер Мартлет и его жена. Они приносят нам счастье. Знаешь, где мы уже встречались с ними?

— Не знаю, но уверена, что где-то их видела раньше.

— Они были в часовне на Via Lelsiana 2 апреля, когда я с тобой познакомился.

— Ах да, теперь помню.

Ее глаза заблестели. Случайность показалась ей чудом. Она снова с невольной нежностью посмотрела на стариков.

— Какое доброе предзнаменование!

Сладкая грусть охватывала Ипполиту. Откинув голову на спинку дивана, она думала о минувшем времени. Вот маленькая часовня на Via Lelsiana, таинственная, тонущая в голубоватом сумраке. Хор молодых девушек помещается на возвышении, выгнутом наподобие балкона, несколько музыкантов с их струнными инструментами стоят перед белыми сосновыми пюпитрами, на дубовых скамьях сидят немногочисленные слушатели, почти все седые или плешивые. Маэстро отбивает такт. Благовонный аромат душистого ладана и фиалок сливается с музыкой Баха.

Очарованная нежными воспоминаниями, Ипполита снова нагнулась к возлюбленному и шепнула:

— Ты тоже мысленно там?

Ей хотелось передать ему свое волнение, показать, что она ничего не забыла — ни одной мельчайшей подробности торжественного события. Джорджио незаметным движением отыскал в складках дорожного плаща Ипполиты ее руку и взял в свою. Оба ощущали какой-то странный трепет, напоминавший им переживания первых дней их любви. И они оставались так, рука об руку, задумчивые, несколько восторженно настроенные, несколько одурманенные теплом, убаюканные непрерывным и размеренным движением поезда, иногда они вглядывались в застланное туманом окно на зеленеющие поля. Небо было облачное. Шел дождь. Мистер Мартлет дремал в уголке. Миссис Мартлет читала Lyceum. Третий их спутник спал крепким сном, сдвинув шляпу на глаза.

— Когда хор сбивался, мистер Мартлет начинал яростно отбивать такт, как сам маэстро. Вообще все эти старики в известный момент принимались отбивать такт, словно охваченные безумием музыки.

В воздухе носился аромат ладана и фиалок. Джорджио с наслаждением отдавался капризному водовороту своих воспоминаний. «Мог ли я вообразить себе более странное и более поэтическое начало любви? Точно эпизод из какого-нибудь романтического произведения, а ведь это воспоминание из реальной жизни. Малейшие подробности запечатлелись в моей душе. Поэзия этого начала облекла всю мою последующую любовь дымкой грез». Охваченный легкой истомой, он задерживал в своей памяти некоторые образы, и они являлись ему обвеянные чарами музыки. Запах ладана… букетик фиалок…

— Посмотри, как спит мистер Мартлет, — шепнула ему Ипполита. — Мирно, точно ребенок.

Потом прибавила, улыбаясь:

— Тебя ведь тоже немного клонит ко сну? Дождь все идет. Какое-то странное дремотное состояние. Я чувствую, что мои веки тяжелеют.

И, полузакрыв глаза, она смотрела на Джорджио из-под длинных ресниц.

Джорджио думал: