Торжество смерти

Габриэле д'Аннунцио

ТОРЖЕСТВО СМЕРТИ

I. Прошлое

1

Увидя группу людей, перегнувшихся через парапет и глядевших на пролегавшую внизу улицу, Ипполита остановилась и воскликнула:

— Там что-то случилось!

Она слегка вздохнула от испуга и невольно положила свою руку на руку Джиорджио, точно хотела удержать его.

Джиорджио сказал, приглядываясь к жестам группы людей:

— Кто-то, по-видимому, бросился вниз. И добавил:

— Хочешь, вернемся назад?

Она секунду колебалась. В ней боролись страх и любопытство.

— Нет, пойдем дальше, — ответила она.

Они продолжали путь по крайней аллее, вдоль парапета. Ипполита невольно ускоряла шаги в сторону группы любопытных.

В послеобеденное время в мартовский день Пинчио был почти пуст. Редкий шум замирал в тяжелом, сыром воздухе.

— Так и есть, — сказал Джиорджио. — Кто-то лишил себя жизни.

Они остановились неподалеку от группы. Все эти люди пристально глядели вниз на тротуар. Это были все бедняки, без работы. На лицах их не отражалось ни сострадания, ни печали, и неподвижный взгляд придавал их глазам выражение животного отупения.

Какой-то долговязый юноша быстро подошел к группе, желая тоже поглядеть.

— Его уже нет, — ответил ему кто-то, прежде чем он успел наклониться над парапетом, и в голосе этого человека звучало смешанное чувство презрения и радостного торжества, точно ему доставляло удовольствие, что другие не могут более наслаждаться зрелищем. — Его уже нет, его унесли.

— Куда?

— В Санта Мария дель Пополо.

— Он умер?

Другой человек, худой и бледный, с широким шерстяным шарфом на шее, сильно перегнулся вперед и, вынимая трубку изо рта, громко спросил:

— Что там осталось от него?

Рот его был перекошен и оттянут в одну сторону, точно от ожога, и его передергивало, как будто он постоянно глотал вновь накоплявшуюся горькую слюну. Он говорил глухим, беззвучным голосом.

— Что там осталось от него?

Внизу на улице стоял, наклонившись у основания стены, какой-то разносчик. Публика затихла и неподвижно ожидала ответа. Внизу на камнях виднелось только черное пятно.

— Кровь, — ответил разносчик, продолжая стоять нагнувшись и роясь в пятне концом палки.

— А еще что? — спросил человек с трубкой. Разносчик выпрямился и поднял на кончике палки что-то, чего сверху нельзя было разглядеть.

— Волосы.

— Какого цвета?

— Светлого.

В запертом между двумя высокими стенами пространстве голоса звучали как-то странно.

— Джиорджио, пойдем! — попросила Ипполита взволнованным голосом, немного побледнев и оттягивая спутника, привлеченного отвратительной сценой и наклонившегося над парапетом вблизи группы людей.

Они молча отошли от трагического места. Болезненная мысль об этой смерти не покидала их и отражалась на их лицах.

Он сказал:

— Блаженны мертвые, потому что у них больше нет сомнений.

— Это правда, — ответила она.

Их слова звучали устало из-за тяжелого нравственного состояния. Она добавила, опустив голову, со смешанным чувством горечи и сожаления:

— Бедная любовь!

— Какая любовь? — рассеянно спросил Джиорджио.

— Наша.

— Ты, значит, чувствуешь, что ей приходит конец?

— Не с моей стороны.

— Так, может быть, с моей?

Плохо сдерживаемое раздражение делало его голос резким. Он повторил, глядя на нее:

— С моей стороны? Отвечай.

— Ты не отвечаешь? Ах, ты хорошо знаешь, что сказала бы неправду.

Она молчала и еще ниже опустила голову. Несколько минут оба с невыразимой тревогой старались читать в своей душе; затем он продолжал:

— Так начинается агония… Ты еще не замечаешь этого; я же со времени твоего возвращения постоянно наблюдаю за тобой и каждый день открываю в тебе новый признак…

— Какой признак?

— Дурной, Ипполита… Это ужасно — любить и постоянно сознавать это!

Женщина почти резко тряхнула головой и нахмурилась. Как уже часто случалось и прежде, они почувствовали враждебность друг к другу. Каждого оскорбляло несправедливое подозрение другого, и внутреннее возмущение переходило в глухое раздражение, выражавшееся в оскорбительных и непоправимых словах, тяжелых обвинениях и резких ответах. Их охватывало непреодолимое стремление мучить, колоть и терзать друг другу сердце.

Ипполита нахмурилась и замолчала, сдвинув брови и сжав губы, а Джиорджио с вызывающей улыбкой глядел на нее.

— Да, так начинается, — говорил он, продолжая ядовито улыбаться и пристально глядя на нее. — В глубине души ты чувствуешь беспокойство, какое-то смутное нетерпение, подавить которое ты не можешь. Когда ты находишься вблизи меня, ты чувствуешь, как в глубине твоей души поднимается что-то против меня — почти инстинктивное отвращение; тебе стоит невероятных усилий сказать мне слово, и ты плохо понимаешь, что я говорю тебе, и невольно даже в пустяшном ответе твой голос становится резким.

Она не прерывала его ни малейшим движением. Ее молчание оскорбляло его, и он продолжал говорить, побуждаемый не только низменным желанием мучить свою подругу, но и какой-то наклонностью все анализировать, наклонностью, ставшей более острой и утонченной благодаря его разностороннему образованию. Он старался придать своим словам определенность и ясность, взятые из книг психологов; но, как в монологах его ум искажал внутреннее состояние, над которым работал, так и в диалогах желание глубже анализировать часто затушевывало искренность его чувства и вводило его в заблуждение по поводу душевного состояния другого человека, которое он хотел исследовать. Его мозг, заваленный массой психологических наблюдений, приобретенных лично и от других психологов, часто смешивал и ошибался, анализируя душевное состояние его самого и других; поэтому его умозаключения нередко являлись искусственными и неверными.

— Не думай, что я упрекаю тебя, — продолжал он. — Ты не виновата. Каждая человеческая душа содержит в себе некоторое количество чувствительности для израсходования на любовь. Это количество, естественно, тратится с течением времени, как все остальное. Когда оно исчерпано, никакие усилия не могут помешать прекращению любви. А ты уже давно любишь меня — уже почти два года. Второго апреля настанет вторая годовщина. Подумала ли ты об этом?

Она покачала головой. Он повторил, точно говорил сам с собою:

— Два года!

Они направились к скамейке и сели. Ипполита казалась сильно уставшей и даже разбитой. Тяжелая черная карета проехала по аллее, скрипя колесами по песку; из улицы Фламиния донеслись до них слабые звуки рожка, затем наступила тишина и закапал редкий дождь.

— Эта вторая годовщина будет печальной, — беспощадно продолжал Джиорджио. — Тем не менее, необходимо отпраздновать ее. Я люблю все горькое.

Страдания Ипполиты вылились в неожиданной улыбке.

— К чему все эти гадкие слова? — сказала она с необычайной мягкостью и взглянула Джиорджио в глаза долгим и глубоким взглядом. Оба снова с невыразимой тревогою старались анализировать свое душевное состояние. Ипполита прекрасно понимала, от какой ужасной болезни страдает ее друг и какова скрытая причина его резкости.

— Что с тобой? — добавила она, желая вызвать его на разговор и облегчить его страдания. Ее мягкий голос смутил Джиорджио. Он не ожидал этого. Видя по ее тону, что она понимает и жалеет его, он почувствовал сострадание к себе, и глубокое волнение заставило его сразу перемениться.