Мемуары Дьявола

Вскоре супруга Эжена обнаружила, что она стала чем-то вроде достопримечательности, которую приглашают, лишь бы порасспрашивать о близнецах; она взъелась на мужа, обвиняя его в том, что он не может заставить уважать свою жену, и жизнь Эжена превратилась в бесконечную ругань; сварливость жены высыпала рожистым воспалением на лице, и из дурнушки она превратилась в форменную уродину; характер ее не отставал от внешности, и не прошло и полутора лет, как родной дом стал адом для Эжена.

Тогда-то муженек, чтобы отвлечься, с головой ушел в дела; но было уже поздно — контора обезлюдела, клиенты разбежались. Он внимательно подсчитал расходы и увидел, что от приданого, после уплаты двухсот тысяч и процентов за сделку, осталось восемьдесят тысяч, которые быстро таяли — в основном из-за расходов по дому, которые никак не возмещались доходами от нотариальных услуг. Нужно было или существенно ограничить потребности, или же решиться на нечистоплотные аферы.

Эжен не захотел мириться ни с унижением, ни с позором и решил продать должность. Первого марта 1815 года он едва не оформил сделку {111} на триста пятьдесят тысяч, но, запоздав на какую-то неделю с подписанием контракта, год спустя получил за свою практику всего пятьдесят тысяч франков. Сегодня господин Фейналь живет в Сен-Годенсе {112} с сорокавосьмилетней женой и четырьмя детьми на две тысячи двести ливров ренты; он предан до страсти искусству выращивания роз, ходит в башмаках из орлеанской опойки {113} и тиковых {114} гетрах, поигрывает по мелочи в бостон {115} и упражняется на кларнете. Не все чувства и стремления угасли в душе его, хотя он и протер не одни штаны за конторкой нотариуса: он переживает свое несчастье и находит себя смешным. Вот что за удивительное создание, которому всего сорок четыре года от роду, сопит напротив тебя.

— Да что мне за дело до этого создания, — не вытерпел Луицци. — Ради чего ты так долго заливаешься о перипетиях его жизни?

— Как? — подленько ухмыльнулся Дьявол. — Ты еще не понял, каким образом сей субъект вмешался в твою собственную жизнь?

— Если я ничего не продавал, не покупал, не заключал брачный договор — этот кабальный контракт по продаже своего имени без приобретения счастья…

— Плохо, очень плохо… — фыркнул Дьявол.

— Что ты сказал?

— Продолжай, продолжай… Я не собираюсь повторять все сначала.

— Так вот, когда люди не совершают ничего похожего, у них нет большого желания общаться с нотариусом.

— И у тебя не было никакого дела с господином Барне?

— Было, конечно. Но господин Барне являлся моим личным поверенным.

— Но разве ты не пожелал обратиться к нему только потому, что он являлся доверенным лицом кого-то еще?

— Хм; да, в самом деле, он был нотариусом маркиза дю Валя… Ну и что?

— Ты все еще не понял? Мальчишка тупоголовый! И как ты собираешься жить в Париже, где почти все нужно хватать на лету? В этом городе никто не даст тебе ни намека на скрытые интересы, поскольку все знают им цену.

— Уж очень ты хитер, лукавый, где мне понять тебя!

— Так вот, господин барон: как известно, при подписании брачного договора почти всегда присутствуют два нотариуса — со стороны жениха и со стороны невесты.

— Вполне возможно. И что же?

— Кем был господин Барне?

— Поверенным маркиза дю Валя.

— А кто представлял интересы мадемуазель Люси де Кремансе, ставшей маркизой дю Валь?

— Вот этот сударик! — догадался наконец Луицци.

— Очень хорошо! Отлично! — прогундосил бес назидательно, словно невежда-монах {116}, получивший наконец от неразумного дитяти удовлетворительный ответ на вопрос о двуединстве Бога Отца и Бога Сына.

— И конечно, он присутствовал при той невероятной сцене, тайну которой так свято хранит господин Барне?

— Очень хорошо! Отлично! — все тем же гнусавым тоном повторил Дьявол.

— И ты думаешь, он соблаговолит рассказать мне обо всем?

— Ты знаешь, я обещал открыть тебе сам эту тайну, но он окажет мне немалую услугу, если избавит от этой заботы, так как у меня есть здесь еще одно небольшое дельце.

— Где, в этом дилижансе?

— Да.

— И что за дельце?

— Так, один из моих фортелей.

— Что ты придумал на этот раз?

— Увидишь.

При этих словах Дьявол растворился в воздухе, но не исчез совсем для Луицци: благодаря чудесному сверхвидению, которое было предоставлено ему Сатаной, он увидел, как нечистый превратился в почти невидимую мушку микроскопических размеров. Покружив немного по купе, мушка шаловливо ужалила кончик носа бывшего нотариуса, который машинально ухватил за коленку сидевшую рядом с ним даму.

Потревоженная дама пребольно врезала по пальцам господина Фейналя ридикюлем с тремя тяжеленными ключами. Нотариус пробудился от неожиданности, и в тот же момент господин Гангерне схватил его за горло с грозным криком:

— Кошелек или жизнь!

— В чем дело? — заорал перепуганный до смерти нотарий.

— Шутка! — захохотал Гангерне, и все пассажиры, проснувшись, начали весело обсуждать происшедшее.

Тем временем Луицци, которого больше интересовало дальнейшее, чем поведение соседей по дилижансу, прикрыл глаза и притворился спящим, не спуская в то же время глаз с Дьявола в обличье маленькой мушки {117}.

А мушка вылетела из дилижанса и закружилась над его передком.

Здесь между кучером и господином де Мереном, старожилом берлинских тюрем, прикорнул миловидный юноша едва ли двадцати лет от роду; лицо его хранило печать самодовольной глупости, что, впрочем, Луицци навряд ли заметил бы, если бы не сверхъестественная проницательность, данная ему Дьяволом.

Благодаря этой же способности барон проник в глубинную сущность молодого человека, хотя в тот момент он нимало не предвидел, куда заведет его любопытство. Он узнал, что юноша был наделен необычайной впечатлительностью, благодаря которой надолго погружался в мечты о фантастической жизни, существовавшей только в его воображении {118}.

Еще в коллеже он зачитывался «Разбойниками» Шиллера {119}, и потому им завладела любовь к вытянутым, с блуждающим взглядом, физиономиям грабителей больших дорог. Он мысленно любовался собой в будущем: пышные усы, красные штаны, желтые сапоги, черные перчатки а-ля Криспен {120}, сабля и три пары пистолетов на боку. Годом спустя, когда он начал изучать право, до него дошла вся никчемность таких грез. Оказалось, во Франции слишком много вооруженных до зубов жандармов и слишком мало воровских притонов, и потому Фернан решил, что геройство на манер немецкой драмы вовсе ему не подобает.

Вскоре, как и многим другим молодым людям, ему попалось в руки небезызвестное и сомнительное чтиво — «Фоблас», и вот Фернан уже сидит во всех ложах Оперы {121} с маркизами де Б…, во всех смешливых барышнях видит юных девиц де Линьоль {122} и воображает себя мастером шарад, равным своему герою. От этого сумасбродства его избавила одна аппетитная танцовщица, а от страсти к танцовщице его вылечил доктор.

В другой раз, проглотив «Вертера» {123}, Фернан вообразил, что должен наложить на себя руки от любви. Потье {124}, дав несколько представлений в Тулузе, положил конец этим намерениям. Чтение истории войн Революции чуть было не заставило Фернана завербоваться в гренадеры, но пришлось на мирное время; а если бы только он мог пересечь Гаронну {125} без тошноты, то стал бы великим мореплавателем и затмил своей славой Америго Веспуччи и капитана Кука {126}.