Любовь - только слово

— Ну, — говорю я, — в спешке они написали много душевного. Тебе следовало оставить памфлет на доске.

— Я снова его повешу, когда пойду есть. Я только хотел тебе показать. Если какой-нибудь учитель его прочтет, памфлета ведь не будет!

Я читаю конец:

Все родители говорят: «Нам бы ваши проблемы!»

Отлично, у вас свои проблемы.

Вас волнуют деньги.

Нас волнуют любовь и доверие.

Неужели вы думаете, что можно, как радио, выключить любовь?

— Эта фраза мне особенно нравится, — говорит Ноа, он читает вместе со мной. — И при этом они должны были успеть на десять пятьдесят.

Неужели у вас нет сердца?

А любовь для вас — заморское слово?

От кого же мы появились на свет?

От вас!

Благодаря любви! Или иначе?

Что же с вами стряслось?

Почему вы запрещаете нам то, что делали сами?

Почему вы наказываете нас за это, ведь вы нам так часто говорили, что мы раньше вас созрели, раньше вас стали взрослыми?

Мы знаем наверное: шеф боится, что у Карлы будет ребенок, а у его интерната — дурная слава!

— Ну и ну, — произношу я.

— Да уж, — отвечает Ноа. — Это у них темперамент прорезался. Конечно, в такой беременности приятного мало!

Почему вы нас не понимаете?

Почему не поможете нам?

Вы сдали нас в интернат, как чемоданы в камеру хранения, а когда мы помогаем друг другу в нашем одиночестве, то совершаем преступление, верно?

На кой нам ваши прекрасные речи?

Вам никогда не понять, что вы нам нужны!

Есть ли вообще еще связь между нашим миром и вашим?

Не живете ли вы в каком-то совершенно ином мире?

Так мы считаем!

Во всяком случае, большинство из нас уже создали свои миры, как мы вдвоем — наш.

Почему вы не создаете их вместе с нами?

Потому что вы — идиоты!

— Они заходят слишком далеко, — говорю я.

— Это точно, — соглашается Ноа.

Я читаю.

Вам ни разу не хватило понимания, чтобы понять нас!

Вы полагаете, оттого что вы были другими, мы должны быть такими же!

Да-да-да, мы — другие!

Однажды мы станем взрослыми — и совсем-совсем-совсем другими, с Божьей помощью, не такими, как вы.

Мы будем стараться понять наших детей, защитить их. Наши дети будут счастливее нас!

Мы не желаем вам счастливо оставаться, ведь вы все равно не умеете, никогда не умели быть счастливыми.

Карла Хонигштайн и Гастон Латуш.

— Так, — говорит Ноа. — А теперь отдай мне листки снова, пусть наши учителя тоже порадуются.

Прячет листки.

— Кстати, ты так и будешь прикидываться больным или встанешь после обеда?

— Зачем?

— Чичита будет творить макумбу. Ровно в три, — Ноа смеется. — Ведь Чичита приехала из Рио, не так ли? Ну, а в Бразилии у них есть такое суеверие. Чичита дружила с Карлой. Поэтому и сотворит макумбу, чтобы добрые духи защитили Гастона и ее подругу Карлу, а злые духи не могли причинить им вреда. Чтобы их любовь сохранилась вопреки разлуке.

— Но ведь это чушь.

— Чужие нравы и обычаи. Я пойду. И сто других ребят тоже обязательно пойдут.

— Через час я встану и тоже пойду.

— Но тебе нужно принести несколько сигарет или немного табаку, спички или шнапс.

— Зачем?

— Не знаю. Чичита сказала, что все объяснит, когда мы будем в ущелье. Я возьму маленькую бутылочку шнапса.

— Я возьму сигареты, — говорю я. — Это все равно, какие сигареты я принесу?

— Да. Духи курят и пьют все. Так сказала Чичита.

— Это меня радует.

— Не шути. Гастона и Карлу вышвырнули.

— Я не шучу. Я правда хочу, чтобы духи их защитили. Только поэтому я сказал про сигареты. Духи должны остаться довольны.

— Любовь — это любовь, любовь, — пояснил Ноа. — See you later, alligator! [31]

Глава 12

Три часа дня. Солнце светит. Южный ветер. Гряды облаков на голубом небе. А сто двадцать детей в молчании тихо стоят перед маленькой пещерой в маленьком ущелье и смотрят, что делает изящная Чичита, кожа у которой цвета кофе с молоком. Она ставит в пещеру открытые бутылки шнапса, рядом кладет пачки сигарет и спички. Чтобы духи могли закурить сигареты. А бутылки шнапса нужно открыть — у духов нет открывашек. В лесу, прямо над Рио-де-Жанейро, на Корковадо, рассказала Чичита, есть бесчисленные пещеры. Там везде можно найти огарки свечей, пачки из-под сигарет, бутылки из-под шнапса. Белые женщины тоже творят макумбы, чтобы их любовь была защищена и чтобы их желания сбывались. Чичита сказала:

— Конечно, в Рио живут и свиньи, такие старые бродяги, понимаете? Они выгадывают на этом: обыскивают все пещеры и крадут сигареты и выпивают шнапс. Но наши люди все равно верят, что духи взяли эти вещи, если сигареты исчезли, а бутылки из-под шнапса пусты.

— Значит, ты считаешь макумбу надувательством? — спросил я.

Она ответила:

— А ты считаешь надувательством, когда католический священник пьет вино и говорит, что это кровь Христа, и раздает облатки и говорит, что это плоть Христа?

Теперь Чичита зажигает свечи, каждый раз капая немного воска на пол пещеры и укрепляя в воске свечку. Зажигает, по меньшей мере, пятьдесят свечей, это длится долго. В маленьком ущелье очень тихо, никто не разговаривает, только ветер шелестит над нами в листве деревьев. Большие дети. Маленькие дети. Мальчики. Девочки. Белокожие. Чернокожие. Желтокожие. Цвета кофе. Дети со всех концов света пришли сюда для макумбы в память о влюбленных Гастоне и Карле, вылетевших из интерната, чтобы просить милости у духов, в надежде умаслить их подарками: пусть духи позволят Гастону и Карле быть счастливыми.

Рядом со мной вплотную стоит Геральдина. Напротив — Ганси, мой «брат». Он не выпускает нас из виду. Дрянь парень! Только что мне кто-то рассказал, мол, Ганси уже тринадцать, а не одиннадцать. Я спросил его, и он ответил: «Правда, да, но я ведь урод, карлик, верно? Они и без того смеются надо мной. Я уже два раза проваливался на экзаменах. Если б они знали, что я в тринадцать лет такой ничтожный и мелкий… Господи, это же чистой воды самозащита!» Итак, этому сокровищу — тринадцать. И он столь толково говорит. Я уже надивиться не мог, что у одиннадцатилетнего так умно выходит разглагольствовать…

Геральдина шепчет:

— Когда я тебя увижу?

Я знаю, что должен порвать с Геральдиной, но пока не знаю как. Время! Сейчас нужно выгадать время! Нужно подумать. Может быть, даже посоветоваться с «братом». Так что я шепчу:

— Сегодня уже не получится. У меня жар. Мне надо снова в постель. Я встал только ради макумбы. Вечером придет врач.

— Что-то серьезное?

— Ах, нет. Завтра пройдет.

— Оливер.

— Да?

— Ничего. Только Оливер. Мне так нравится твое имя. Оливер. Когда тебя сегодня не было в классе, я боялась… жутко боялась, вдруг с тобой что-то стряслось…

— Ах!

— Нет, правда! Я только тогда успокоилась, когда Вольфганг мне сказал, что ты лежишь с температурой в постели.

Спасибо, Вольфганг.

— Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя.

Вот Чичита зажгла все свечи. Меня вдруг осенило:

— Мы должны быть осторожны. Иначе мы вылетим точно так же, как Карла и Гастон. У шефа везде доносчики. И среди школьников.

— Ты прав. — Геральдина чуть-чуть отошла в сторону.

— О боже! — произносит она. — Представить только, если бы нас разлучили! Я… я бы наложила на себя руки!