Полоса точного приземления

- Не знаю, Анечка, с какой стороны тут нужно взяться. Подумаю…

Думал над возникшей проблемой Литвинов, конечно, не один, а с привлечением лучших умов летной комнаты. И результатом этих раздумий было решение: двигаться в райком, прямо к Гранаткину, первому секретарю.

- В таких делах надо сразу забирать повыше, - тоном большого знатока всех ходов и выходов заметил Белосельский.

Олег Архипович Гранаткин был для летчиков, как, впрочем, и для всех остальных работников испытательной базы, тем, что называется - свой человек. Начинал молодым инженером, на подхвате у Калугина. Но быстро обрел самостоятельность, провел как ведущий инженер несколько испытаний - все более и более серьезных. Словом, встал на ноги. И еще быстрее выдвигался на комсомольской, а затем и на партийной работе. Его выбирали охотно - не столько даже прислушиваясь к рекомендациям сверху, сколько «от себя». Ценили вкус Олега к общественной работе - он делал ее охотно, легко, даже самого слова «нагрузка» применительно к комсомольским поручениям не любил («Знаешь, брат, если это для тебя нагрузка…»). И еще, что по справедливости отметило строгое общественное мнение, это не так уж часто встречающееся у так называемых неосвобожденных активистов полное отсутствие каких бы то ни было скидок, которые Олег допускал бы по отношению к себе как к работнику. Свои штатные обязанности («За что зарплата идет») выполнял уж во всяком случае не хуже других. Всего несколько лет спустя он стал первым секретарем райкома партии городка, в котором располагалась испытательная база.

- Как тебе на новом месте, Олег? - спросил однажды Гранаткина его бывший шеф Калугин. - Должность-то такая: на перекрестке. Трудновато, поди? Новый круг вопросов и вообще…

- Слов нет, трудновато! - откровенно ответил Гранаткин. - Но, знаете, я не сразу понял, в чем главная трудность. Оказалось, не в том, чтобы новое, более широкое охватить, а в том, чтобы от более мелкого оторваться. Приходится не только что-то заново в руки брать, но и обязательно что-то из рук выпускать. Оно - выпустить из рук - звучит вроде бы ругательно. Но тут гипнозу - что как звучит - поддаваться нельзя… Вот сам себя на каждом шагу за руку и хватаешь: не лезь в это дело!.. Мы ведь привыкли - вы сами, я помню, учили - во все вникать. Ив заслугу ставили, что вникаем…

- Неожиданно! - оценил соображения Гранаткина Калугин. - Но убедительно.

…- Пойдем к Гранаткину, - согласился Литвинов. - Вперед выставим Калугина, его Гранаткин слушает. По инерции… И пойдем. Тем более, несколько вопросов к Гранаткину набирается, не только Аскольдов. Аэроклуб наш. Жилье для молодых летчиков…

- Грубейшая тактическая ошибка! - Федько скривился, будто от острой зубной боли. - Грубейшая! К руководящему лицу надо идти - как? - Он поднял указательный палец, что обычно делал, когда хотел подчеркнуть особую значительность произносимого, и после предназначенной для той же цели паузы медленно, раздельно сказал:

- Идти надо только с одной просьбой! Единственной!.. Нужно поставить его перед выбором: либо удовлетворить, либо отказать. Чтоб третьего не дано. А заявишься с несколькими просьбами, так выберут самую незначительную, удовлетворят ее - и будет считаться, что, мол, разобрались и сделали, что возможно. Никто не сможет сказать, что, вот, пришли испытатели, а им от ворот поворот… Нет уж, хотим помочь Саше, так давайте ничего больше к этому делу не привязывать.

Идти к Гранаткину было решено целой делегацией - старейшие летчики базы, с которыми секретарь райкома не раз летал, плюс Калугин - его бывший наставник.

- Это вам не «Листок готовности» зарубить! - сказал Федько, вспомнив посещение летчиками Кречетова с «вербальной нотой» по поводу непомерно раздувшейся предполетной документации. - Тут кулак надо собрать бронебойный. - И он для полной ясности показал собственный, весьма увесистый кулак.

Когда делегация вошла в кабинет Гранаткина, он уже был в курсе того, что с недавней поры стало называться «делом Аскольдова».

Пока к человеку есть какие-то претензии, за что-то его критикуют, в чем-то с ним не соглашаются, - это пустяки. Но если заведено «дело» - пусть не в виде более или менее толстой папки с документами, но стало это слово употребляться в разговорах, - держи ухо востро! Само собой «дело» не рассасывается!

Когда накануне Калугин позвонил Гранаткину и попросил принять его вместе с Белосельским, Федько, Литвиновым и Нароковым, Гр.анаткин ответил, что, разумеется, рад будет видеть, как он выразился, «цвет нашей испытательной авиации», но осведомился - чему обязан? И, без сомнения, подготовился. Однако встретил посетителей (или, как он выразился, гостей) в кабинете один - без адъютантов «для справок», - поскольку они, посетители, хотели встретиться для откровенной беседы именно с ним, первым секретарем, а не с какой бы то ни было наспех сколоченной комиссией, хотя бы и под его председательством.

Поздоровались. Расселись. И после нескольких вступительных замечаний, из которых следовало, что все присутствующие находятся в прекрасной форме, выглядят гораздо моложе своих лет и бесспорно являются обладателями значительного количества пороха, еще сохранившегося у них в пороховницах, приступили к делу.

Высказались Белосельский - как старейшина летчиков базы и Калугин - как человек, предположительно имеющий наибольшее влияние на Гранаткина. Остальные поддержали их отдельными репликами.

Выслушав, Гранаткин задумался.

- Не знаю, что вам ответить, - начал он после долгой паузы. - Согласен, вопросы эти разные. Ставить их в зависимость один от другого нельзя. Но, к сожалению, сам Аскольдов, видимо, так не считает. Он с такой постановкой согласился. Вчера вечером он заявил, что возвращается в семью…

Сообщение Гранаткина произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Получалось, что вся эта экспедиция в райком была на корню бессмысленной. Человек, за. которого и вместе с которым они собирались бороться, оказывается, сам уже капитулировал.

Первым пришел в себя Калугин.

- Нет, Олег Архипович, - решительно сказал он. - Это еще ни о чем не говорит. Вернее, только о том говорит, что Александр Филиппович чересчур уверовал в незыблемость правила: «бьют - кайся!». Ему сказали: либо так, либо этак, - он и не усомнился, правомерно ли вообще так вопрос-то ставить. Тоже одна из бед наших!.. Но он пусть не усомнился, а мы усомнились. И ты, извини меня, усомниться обязан. Вот так.

- Верно, - поддержал Калугина Федько. - Нужно это дело как-то поправлять.

- Как поправлять? - слабо улыбнулся Гранаткин. - Передать Аскольдову указание, чтобы не возвращался к бывшей… то есть к законной… нет, конечно же, к бывшей жене?

- Нет. Передать ему, что никаких указаний свыше на этот счет нет и быть не может! - твердо продолжал Федько. - Что это его личное дело. А вопрос о назначении на новую машину будет решаться сам по себе. Кстати, то, что он до сих пор по всей форме не решен, тоже непорядок. Ведь давно пора. Сначала расследование аварии задерживало, теперь… А ведь он летает! Каждый день летает. На испытания. Нельзя, чтобы над ним топор висел.

Гранаткин кивнул, взял карандаш и сделал пометку в настольном календаре.

- Извините, Олег Архипович, если я вторгаюсь в сферы, мне неподведомственные, - сказал Белосельский. - Но каким образом вся эта странная проблема оказалась предметом разбирательства здесь? - И он сделал жест в сторону двери, ведущей из кабинета первого секретаря в коридор.

- Могу ответить. К нам поступило письмо.

- Письмо? Чье? - выдохнули одновременно Федько и Литвинов.

- Неизвестно. Оно не подписано.

- Анонимка, значит, - брезгливо констатировал Федько.

- А известно ли вам, уважаемый Олег Архипович, - подчеркнуто вежливо снова вступил в разговор Белосельский, - что царь Петр Великий… между прочим, по свидетельству истории, вполне приличный был администратор. Как пишется в характеристиках, занимаемой должности соответствовал вполне… Так вот: царь Петр - цитирую, с вашего позволения, на память, но за смысл ручаюсь - включил в Свод законов Российской империи такую статью: «Безымянное письмо или пасквиль кто получит, то отправляет в полицию для отыскания сочинителя, а буде таковой найден не будет, то письмо передается палачу для сожжения».