Буревестник

Море укачивало его, убаюкивало. Иногда рядом с ним разбивался гребень волны, и это пробуждало его. Потом Матвей снова засыпал. И даже видел сны. Ему снилось, что он разговаривает с женой, с детьми. «Смотри, — будто говорил он жене, — я отнес ребенка туда, куда ты велела, и убил кошку, чтобы она вас больше не обижала». Раз как-то он проснулся, стуча зубами. Ну и холодно же. Он совсем застыл. Когда долго плаваешь в море, коченеешь, мускулы перестают слушаться, начинается ломота в костях. А без пробкового пояса долго держаться на воде вообще невозможно. Оцепеневшие руки отказываются повиноваться и человек идет ко дну. Господи, сколько еще продлится эта бесконечная ночь? Тысячу лет? Ведь она уже длится целую вечность. Он засыпал, просыпался, снова засыпал — сам не зная сколько раз. Сколько ушло на все это времени? Долго ли еще до рассвета? Должно быть, скоро утро. Но почему же не светлеет небосклон? Кругом только темень да зыбь. «Где же вы, братцы? Поспешайте! Я тут!» Зря кричишь, Матвей! Только напрасно себя растравляешь! Тебя никто не услышит…

Матвей снова уснул и проснулся от ощущения, что захлебывается, — в ноздрях была вода. Он забился в смертельном ужасе. Тело казалось страшно тяжелым, — гораздо тяжелее обыкновенного. Он вдруг понял отчего: пробка пропиталась водой. Матвей поспешил сбросить пояс, который медленно пошел ко дну, и поплыл, с трудом передвигая закоченевшие члены. Чу! Что-то послышалось… Это щелкали от холода его собственные зубы. Он попробовал удержаться и не щелкать зубами, но не смог. Холод пронизывал его насквозь. Плыл он кое-как, скорее барахтался в воде, чем плыл, лишь бы удержаться на поверхности. Глянув вверх, Матвей увидел прорыв в тучах — полосу звездного неба. Оно казалось бледнее, чем раньше, — признак приближающегося рассвета. Скоро должен придти куттер. Ждать, по его расчетам, оставалось недолго и Матвей стал ждать. Он ждал, чтобы на востоке заалело небо, чтобы там, на горизонте сначала открылся огненный просвет, потом целый огненный купол, а потом, из-под этого купола глянул бы круглый красный глаз солнца: вот, мол, я дарю тебе жизнь!

Но прогалину снова затянуло тучами и снова все погрузилось в кромешную, беспросветную тьму. А Матвей все плыл и плыл.

— Не хочу! — бормотал он. — Зачем? За что?

Он остро, больно чувствовал свое одиночество, свою затерянность в этом бескрайнем море, в этой бесконечной ночи. Выбившись из сил, он утонул перед самым рассветом.

Между тем «Октябрьская звезда» собирала своих рыбаков. Из ее трубы валил дым, который ветер пригибал к волнам. В пепельно-голубом предрассветном освещении полосы от ее прожекторов казались ослепительно белыми. Рыбаки карабкались на пароход по штормтрапу, потом подъемные стрелы тянули на борт лодки. По палубе текла вода, гремели лебедки, из-под их колес выбивался пар, натянутые тросы поднимали раскачивавшиеся в воздухе лодки. Лебедками управляли боцман Мариникэ, Продан, старший помощник капитана Николау и Прикоп. Поднимать лодки в сильную зыбь — дело нелегкое и небезопасное. Каждую минуту можно было ожидать, что одна из них сорвется и грохнется о палубу, ранив или даже убив кого-нибудь из команды. Поэтому, как было принято в таких случаях, на лебедках работали коммунисты. Николау, конечно, не был обязан лично управлять лебедкой, но всегда добровольно участвовал в подобных операциях. Мог бы предложить свои услуги и Прециосу, но он всю ночь пил в своей каюте и теперь у него тряслись руки.

— Ступай, ложись, а то еще осрамишься, выйдет история… — шепнул ему Прикоп.

Не отводя своих холодных, жестких глаз от махавшего ему с мостика Константина, он хладнокровно и сосредоточенно управлял лебедкой. Оттуда, где он стоял, ему было слышно, как возмущенные рыбаки яростно ругали служащих треста в Констанце, которые не выдавали им штормовых фонарей, а если и выдавали, то без стекол. «Нужно будет сказать Василиу, чтобы он был осторожнее», подумал Прикоп, крепко держась за железные рычаги лебедки.

XXVI

Сильный ветер и дождь почти тотчас же прекратились, но утро было пасмурным. Набегавшие порывы ветра продолжали волновать пепельно-серое море. Мертвая зыбь сильно качала пароход. Он шел не торопясь, возвращаясь на то место, откуда его отнесло ночным штормом, и то поднимался так высоко, что под его форштевнем показывалась выкрашенная суриком подводная часть, то тяжело проваливался в пропасть между волнами, выбрасывая фонтаны кипящей пены, и тогда высоко над водой взлетала корма и в пропитанном брызгами воздухе яростно на холостом ходу крутился винт. Весь корпус «Октябрьской звезды» вздрагивал и трясся от его бесполезной работы. Пепельно-синее море выглядело мрачным, враждебным, чужим; по небу быстро неслись гонимые ветром тучи, было холодно.

Капитан Хараламб стоял на командном мостике вместе с Николау. У обоих в руках были бинокли. Они искали на горизонте серые точки — куттеры. Но как их увидишь на фоне пепельно-серого неба и пепельно-серых волн? Все же бинокль изредка нащупывал шедший к пароходу куттер с лодками на буксире. Он то появлялся на гребнях волн, то исчезал — с тем, чтобы появиться снова на следующем гребне.

Капитан оглянулся, словно ища чего-то, потом посмотрел вниз — на бак. Там поднимали на тросах лодки, проведшие эту ночь недалеко от парохода. Рыбаки, которым было нечего делать, громко балагурили и смеялись чему-то, что говорил Емельян Романов. Расслышать, что именно он говорил, было невозможно — его слова относил ветер. Капитан сложил руки рупором и окликнул его. Когда тот поднял голову, он махнул ему, чтобы шел наверх. Романов отпустил напоследок какую-то шутку, от которой рыбаки чуть не покатились со смеху, и мигом вбежал по трапу на командный мостик.

— Посмотри-ка, братец, вон туда, — сказал капитан, — тебе простым глазом видней, чем нам в бинокль. Скажи: верно, что он без лодок идет?

Налетевший шквал поднял сильную волну, море покрылось барашками. Романов устремил взгляд вдаль, туда, где пепельно-серая вода и белые гребни сплетались в непрерывном движении. Он несколько мгновений неподвижно, с застывшим лицом, глядел в одну точку, потом повернулся к капитану и уверенно произнес:

— Так и есть! Этот растерял лодки.

— Не может быть! — воскликнул Хараламб. — Не может быть! Рехнулись они, что ли!

Емельян не ответил и посмотрел вокруг. В кильватер «Октябрьской звезды» шли, болтаясь, как пробки на воде, куттеры, уже приведшие свои лодки. Дальше видно было, как подходили, буксируя, три лодки, еще один куттер. Лодки издалека были похожи на черных муравьев, которые то взбирались на водный хребет, то проваливались в пропасть, потом снова, с трудом, ползли в гору. В лодках никого не было. Рыбаки перешли на куттер, и было видно, как они держатся за такелаж, чтобы не упасть.

— Давайте остановимся и заберем их, — обратился капитан к Николау.

Старший помощник перевел рычаг «телеграфа» на середину. Мгновение — и стрелка передвинулась по циферблату на «стоп»: машина подтвердила, что команда принята и исполнена. Дрожь парохода уменьшилась, потом вовсе прекратилась. Осталась только килевая качка — подъем и падение, вверх и вниз…

— А вон еще один идет, — сказал Емельян, указывая на юго-запад. Капитан направил в ту сторону бинокль.

— Что за черт!.. — пробормотал он немного погодя. — Этот как будто тоже без лодок. Что они, с ума все посходили, что ли?

Рыбак, прищурившись, вгляделся в даль:

— Этот не наш… Должно быть, из Констанцы…

Капитан удивленно, как на чудо, посмотрел на него и ласково улыбнулся.

— Знаешь, Романов, — сказал он, — когда тебе глаза больше не понадобятся, ты мне их подари…

Емельян промолчал. Шутка польстила ему, но как настоящий морской рыбак, он считал неприличным обнаруживать свои чувства. Капитан отошел от него в другой конец мостика и смотрел теперь на первый, шедший без лодок, куттер. «Что он с ними сделал? — недоумевал Хараламб. — Неужто растерял, бросил в море? По поданному с парохода утром сигналу — были пущены ракеты, — все куттеры должны были вернуться и привести лодки. Кажется понятно». Капитану хотелось сказать Николау, что он беспокоится за людей, оставшихся в лодках, — не случилось ли с ними чего? Но по давно установившейся привычке, он сдержался и промолчал. Ему нравилось быть скупым на слова, говорить только самое необходимое. И теперь, вместо того, чтобы поделиться своей тревогой со старшим помощником, он продолжал мрачно и безмолвно смотреть вдаль. Рядом с ним Николау следил за куттером, который, по словам Емельяна, шел из Констанцы. В последнее время старший помощник стал во многом походить на капитана: он был также печален и угрюм. Никто больше не слышал его крика. Он бродил по судну и словно искал что-то или чего-то ждал. Николау не потерял доверия к партии, нет, но он потерял терпение. «В конце концов, — думал он теперь, стоя на командном мостике рядом с капитаном, — у товарищей в обкоме и кроме нас дела довольно. Мы их ждать не станем, а начнем борьбу сами, своими средствами. Фактически мы уже начали действовать прошлой ночью… А бороться надо, так дальше продолжаться не может. Необходимо положить предел этому безобразию…»