Свет мира

— Плевать нам на эту суку, дружище! Она никогда не понимала, что значит Экономическое Возрождение. Но ты понимаешь меня и последуешь за мной.

Он заковылял вниз по лестнице, скальд пожелал женщине доброй ночи и пошел за ним. Когда они оказались на улице, Three Horses обхватил скальда за плечи, чтобы не упасть. Он все время разглагольствовал о любви, спотыкался, икал, плевался, принимался плакать, но говорил преимущественно по-датски, так что Оулавюр Каурасон, к сожалению, понимал лишь отдельные слова. Было за полночь, и поселок давно спал.

Тропинка шла по берегу моря вдоль каменистой гряды, по обе стороны тропинки между грядой и заливом стояли сушильни для рыбы, а дальше за ними у самой воды, обособленно от поселка, высилось громадное здание. Своими размерами оно превосходило все сделанное человеческими руками, все, что когда-либо видел Оулавюр Каурасон. Даже в самом фантастическом сне скальду ни разу не привиделось ничего, хотя бы отдаленно напоминавшее этот дом. Первое, что бросилось ему в глаза, были три башни, ведь до того дня он никогда не видел башен. Боковые башни были похожи на гигантскую репу, выкрашенную в красный цвет, а средняя была квадратная, с вогнутыми стенами и маленькой плоской крышей. При ближайшем рассмотрении и весь дом оказался столь же необыкновенным. Фасад был обращен к волнам океана, посередине шел сквозной проем, открытый всем ветрам. На первом этаже, в стене, обращенной к морю, было множество окон, и каждое окно было из цельного стекла, хотя оно было величиной со стену обычного дома. К сожалению, здесь, по-видимому, недавно произошло жестокое сражение с метанием камней, потому что все стекла оказались разбиты целиком или частично. Правда, в окнах еще оставалось достаточно стекла, чтобы в нем могло отражаться заходящее солнце, и тогда тем, кто проплывал мимо, казалось, что на берегу стоит замок из чистого золота. На втором этаже окна были закруглены сверху, как в богатых церквах, и их рамы состояли из множества мелких переплетов. Видимо, стекла соблазняли разгневанных вояк тем сильнее, чем выше они были расположены, ибо требовали большой меткости и более серьезной военной подготовки, — во всяком случае, на втором этаже не осталось ни одного целого стекла. Та же судьба постигла и маленькие цветные окошечки, составлявшие когда-то гордость центральной башни. Но, несмотря на выбитые стекла, скальд смотрел на этот громадный дом с восхищением и невольно в немом восторге начал считать окна.

— Что это тут перед нами? — спросил директор и слегка покачнулся в сторону.

— Дом, — сказал Оулавюр Каурасон.

— А что это за дом? — спросил директор.

На этот вопрос юный скальд ответить не мог. Он был не в силах достаточно быстро подобрать слова, чтобы выразить те удивительные чувства, которые охватили его при виде этого дома. Если бы он просто сказал, что это самый большой дом в Исландии, это, по существу, еще ничего не выразило бы. Скорей всего, этот дом был построен каким-то высшим существом в каких-то высших целях, недоступных человеческому пониманию, может быть, из уважения к океану или как прибежище, предназначенное для небесных бурь. И пока скальд ломал голову, подыскивая подходящий ответ на вопрос директора, из щели дома выползла старая облезлая крыса, с трудом проковыляла по дорожке и исчезла в прибрежных камнях.

Тогда директор сказал:

— Этот дом выстроил Тоти Масло из четырех королевских дворцов, которые он купил у правительства через год после того, как к нам в страну приезжал король. Этот дом построен из четырех королевских дворцов! Как ты думаешь, сколько он стоит?

Юноша задумался, он гадал, следует ли ему сказать сто тысяч или, может быть, миллион, но тут директор спросил, неужели он такой болван, что не в состоянии прикинуть, сколько стоит дом.

— Сто тысяч, — брякнул наугад юноша.

— Болван, — сказал директор.

— Миллион, — сказал юноша.

Педер Паульсен еще никогда в жизни не встречал такого болвана. Скальд перестал гадать.

— Нет, приятель, — сказал директор, — когда заключают торговые сделки с правительством, говорят так: «Ни гроша, пока я не стану государственным советником». А когда становятся государственным советником, то говорят правительству: «Никакой я, черт побери, не исландец».

Директор так захохотал над своей остротой насчет Тоти Масло и правительства, что чуть не опрокинулся навзничь.

— Но, — продолжал он, — одной вещи Тоти Масло так и не смог постичь, хотя он и сделался государственным советником и оставил правительство с носом. Он не смог понять новых времен. Он был крыса. А вот я, Педер Паульсен Three Horses, понимаю новые времена. «Образование, наука, техника, организация, — говорю я. — Но прежде всего духовная зрелость, любовь, свет». Понимаешь? «Все для народа», — говорю я. Я социалист, вот как это называется по-иностранному. Я верю в разумное христианство. Знаешь, что я хочу сделать из этого дома, который старый Тоти Масло бросил, как крыса? Я хочу сделать из него фабрику рыбной муки и планетарий для народа. Понимаешь? Я хочу сделать из него театр, универсальный магазин, сетевязальную мастерскую и церковь, ибо Бог вечен, что бы там ни плел этот парень из Скьоула. Я сделаю из него лавку, торгующую рыбной приманкой, ресторан, гостиницу, холодильник, академию наук, свинарник, ну и еще жилой дом для своей семьи. Я сделаю этот дом для народа оплотом исландской культуры, базой просвещения, если ты в состоянии понять, что это значит. Хочешь быть моим скальдом?

Директор пытался стать перед юношей прямо и пристально смотрел на него то одним, то другим глазом.

— Если я смогу, — сказал скальд.

— Ты мне нравишься, — заявил директор и приветствовал скальда долгим страстным рукопожатием. — Ты, черт побери, хороший парень! Ты наверняка сможешь написать стихи про старосту и про всех остальных, которые считают меня идиотом и хотят выжить отсюда.

— Если бы у меня была крыша над головой, я мог бы написать великие книги, — сказал Оулавюр Каурасон.

— Крыша, — сказал директор. — Стыд и позор, что у великого скальда нет крыши. Великий скальд должен иметь кров. Это говорю я, Педер Паульсен Three Horses. Где была бы сейчас Фрида с Чердака, если бы я не разрешил ей ходить за моими коровами и поддерживать движение Экономического Возрождения? А ее муж, эта падаль, болван и осел, хотел открыть тут лавку и конкурировать со мной! У них не было бы никакого крова. Они жили бы, как крысы. Если ты поклянешься быть моим скальдом, ты получишь кров.

— Я не умею клясться, — сказал скальд.

— Тогда убирайся к черту! — сказал Педер Паульсен, отпустил руку скальда и оттолкнул его от себя.

Верхняя губа скальда задрожала, и он сказал с горечью:

— Меня прогнать нетрудно.

— Да, — сказал Педер Паульсен. — Ты крыса. Тот, кто не хочет поднять вверх три пальца за Экономическое Возрождение, тот крыса.

Тогда скальд передумал и сказал, что за Экономическое Возрождение он с удовольствием поднимет вверх три пальца.

Директор вновь проникся любовью к скальду, обнял его и пролил несколько слезинок.

— Давай оба поднимем вверх три пальца и поклянемся во имя Отца, Сына и Святого Духа, — сказал он.

И они оба подняли вверх три пальца и поклялись во имя Отца, Сына и Святого Духа. У юноши сильно стучало сердце, и он про себя молил Бога простить его, если он дает ложную клятву. Когда они поклялись, Педер Паульсен рассмеялся своим беззубым смехом и сказал:

— Экономическое Возрождение и я — это одно и то же, приятель.

Потом он указал рукой на замок.

— Милости прошу. Вот твой дом.

— Что? — не понимая, спросил скальд, у него перехватило горло от страха, что он все-таки дал ложную клятву.

— Это твой дом, — повторил директор.

— Он принадлежит мне одному?

— Это твое дело, — сказал директор. — Ты поклялся.

— Но ведь ты собирался использовать этот дом совсем для другого, — сказал скальд, сердце у него продолжало громко стучать, он надеялся, что клятва будет считаться недействительной, если он откажется от дома. — Я сам слышал, как ты только что говорил, что хочешь использовать его для народа.