Отец сообщает Лейли об исходе второго сражения с Ноуфалем и о бегстве Меджнуна в пустыню. Лейли рыдает. К ее родителям многие посылают сватов. Ибн-Салам узнает об этом и приезжает к племени Лейли с богатыми дарами. Отец Лейли дает согласие на их брак. Лейли в отчаянии, но она вынуждена быть покорной. Брачный пир. Ибн-Салам ее увозит…
…И девушка вошла под паланкин,
Повез ее довольный властелин,
И дома, в знак любви и благородства,
Вручил над всем добром своим господство.
Пытаясь воск учтивостью смягчать,
Он и не знал, что делать, как начать.
Но вот едва лишь дерзость в нем проснулась,
За фиником созревшим потянулась,
Едва качнул он гибкой пальмы ствол,
Как о шины все пальцы исколол.
Так по щеке Лейли ему влепила,
«Попробуй, только тронь!» — так завопила,
Что замертво он наземь полетел.
«Тронь — и, клянусь, не уберешься цел.
Клянусь Аллахом, ибо не напрасно
Он сотворил меня такой прекрасной,
Как ни желай, не дамся нипочем,
Хоть бей меня, хоть заколи мечом!»
Муж эту клятву страшную услышал
И, радуясь, что невредимым вышел,
Решил, — не будет близости меж них.
Отказу подчинился и притих…
…Однажды он опять явился к Неджду
И увидал на старых свитках, между
Иных письмен, что правдою влекли,
Два имени — Меджнуна и Лейли.
Два имени друг к другу жались тесно.
Он разорвал сейчас же лист чудесный,
Он имя милой ногтем соскоблил.
И некто удивился и спросил:
«Что это значит, что второе имя
Руками уничтожено твоими?»
Он отвечал: «Не нужен знак второй
Для двух влюбленных. Ведь в земле сырой
Истлеет прах — и все равно услышат,
Что двое рядом после смерти дышат».
«Зачем же соскоблил ты не себя,
А милую?» Ответил он, скорбя:
«Безумный, я — лишь кожура пустая.
Пускай во мне гнездится, прорастая,
Любимая, пусть эта кожура
Ее от глаз укроет, как чадра».
Так он сказал и вновь ушел в пустыню,
И жил как скот, и привыкал отныне
К сухим корням и к стеблям горьких трав,
Так со зверьми он жил, как зверь, поправ
Закон людей, дикарский их обычай,
Далек от униженья и величья.
И звери с ним дружили и, дружа,
Не знали ни рогатин, ни ножа.
Лисицы, тигры, волки и олени
Шли рядом с ним иль ждали в отдаленье
Любого приказанья, как рабы,
Шах Сулейман, властитель их судьбы,
Надменно он в своих скитаньях длинных
Шел под зонтом из мощных крыл орлиных.
Он достигал таких монарших прав,
Что подобрел звериный хищный нрав.
Не трогал волк овечки нежноокой,
Не задирал онагра лев жестокий.
Собака не бросалась на осла,
И молоко пантеры лань пила.
Когда же он задремывал устало,
Хвостом лисица землю подметала,
Ложилась кротко лань у пыльных ног,
А прислониться он к онагру мог
И голову клонил к бедру оленя.
И падал лев пред спящим на колени.
Оруженосец верный и слуга,
Коварный волк, чтоб отогнать врага,
Глаз не смыкал, всю ночь протяжно воя,
А леопард, рожденный для разбоя,
Отвергнул родовое естество.
Так все бродяги жили вкруг него,
Построясь в боевом порядке станом,
В общенье с ним живом и неустанном.
И, встретив эту стражу на пути,
Никто не смел к Меджнуну подойти —
Разорван был бы хищниками тотчас.
Глаза в глаза, на нем сосредоточась,
Пускали звери в свой опасный круг
Лишь тех, кто был Меджнуну добрый друг…
И где бы ни был юноша влюбленный,
Он шел сюда, к пустыне отдаленной,
Чтоб на Меджнуна хоть разок взглянуть.
Паломник, совершая длинный путь,
Стоянку разбивал с Меджнуном рядом,
И стало для паломников обрядом
Делить с Меджнуном бедный свой обед,
Чтоб услыхать любви его обет…
…Лейли затем писала о любви:
«Страдалец! Пусть утрет глаза твои
Мой нежный шелк — слова, что я слагаю.
Я, как в тюрьме: одна изнемогаю,
А ты живешь на воле, мой дружок,
Ты клетку позолоченную сжег.
Благой источник Хызра в царстве горя,
Пусть кровь твоя окрасила нагорья,
В расселины ушла, как сердолик,
К моей свече ты мотыльком приник,
Из-за тебя война пришла на землю,
А ты, онаграм и оленям внемля,
Мишень моих упреков и похвал,
Ты собственное тело разорвал
И пламенем закутался багровым.
А помнишь ли, когда ты был здоровым,
Ты в верности мне вечной поклялся.
Из уст в уста шла повесть наша вся.
Я клятве ранней той не изменяю,
А ты не изменил еще? — не знаю.
Где ты теперь? Чем занят? Чем храним?
Чем увлечен? А я — тобой одним.
Мой муж — я не чета ему, не пара.
Замужество мое — как злая кара.
Я рядом с ним на ложе не спала,
И, сломленная горем, я цела.
Пусть раковину море похоронит,
Ничем алмаз жемчужины не тронет.
Никто печати клада не сорвет,
Бутона в гуще сада не сорвет.
А муж — пусть он грозит, смеется, плачет
Когда я без тебя — что он мне значит?..
Зато с тобой душа моя всегда.
Я знаю — велика твоя беда.
В одном терпенье вся твоя награда.
А я, поверь, минуте краткой рада.
На зимней ветке почка спит, мертва,
Придет весна — распустится листва.
Не плачь, когда быть одиноким больно.
А я — ничто. Я близко — и довольно…»
