Баконя фра Брне

— Энтот, что выше прочих! — ответил сотоварищ с бодульским выговором. Баконя разинул от удивления рот, услышав такой говор. «Бодулы, что ли?» — подумал он. Понаслышке он знал, как говорят островитяне, но до сих пор их еще не видел. Между тем толстяк крикнул:

— Фра Буоне, вас спрашивают!

Баконя подошел к фратеру, приложился к его руке, передал письмо и по очереди облобызал руки прочих фратеров. Все заговорили разом, поднимаясь неторопливо по каменным ступенькам.

— Как? Еркович! Древний род! Значит, наследник фра Брне! Красивый парень! Замечательный будет священник!.. Почему же ты до сих пор не приходил к нам? А сколько тебе лет? Ты уже начал учить пастырское богословие? А фра Брне правда приходится тебе дядей или дальним родственником?

Баконя отвечал налево и направо и в то же время одним ухом ловил, что говорят послушники у него за спиной. Так вошли они в трапезную, где ему тотчас подали завтрак наравне с другими послушниками. Баконе понравилось, что послушники едят за одним столом с фратерами, хоть и на другом конце. Теперь его засыпали вопросами послушники, и все по-хорошему. Видя, что они, кроме островитянина, люди свои и слышали о нем (известность Бакони весьма возросла после ограбления монастыря, когда он с Сердаром переплыл реку), у Бакони развязался язык, и он принялся тихонько рассказывать курьезные случаи из жизни своего монастыря, особенно той поры, как в нем появился призрак Дышла. Послушники громко хохотали, а пуще всех островитянин. Смех привлек внимание фратеров, и Боне, проходя мимо, заметил:

— Есть, значит, в тебе жилка старых Ерковичей, ежели любишь шутку, не то что фра Брне! Пойдем!

Боне повел его на главную улицу, к адвокату. В передней сидело множество крестьян, в конторе тоже. Увидев фратера, адвокат бросил всех и направился ему навстречу. Боне представил Баконю и передал письмо Брне. Адвокат, маленький, сухой человечек, прочел письмо, застегивая и расстегивая пуговицу пиджака, потом взял кипу бумаг, надел шляпу, и они сразу же отправились в суд.

В помещении суда, в толпе крестьян, Баконя заметил Крсту, брата Вертихвоста, приходившего вчера в монастырь. Когда Боне и адвокат вошли к судье, велев ему дожидаться, он сел в угол и стал слушать, что рассказывал Крста:

— Подсек меня под самый корень, злодей! Как я уже сказал, взыскивает сто пятьдесят талеров долга, которые дал мне в позапрошлом году, и тридцать талеров процента. Не хочет, козел, ждать до святого Луки, пристал с ножом к горлу — подавай сейчас! И вот дал делу ход, взыщут с меня через десять дней, беда, да и только!

— А срок давно истек? — спросил его кто-то.

— Да нет, совсем недавно, милый. Я-то на брата понадеялся. Он мог бы поручиться, уговорить его, но они поссорились, и вот Квашня ему в отместку решил наказать меня. А сам-то на ладан дышит. Далее рождества не протянет! И все свое добро оставит вору-племяннику, который уже и сейчас его обкрадывает. Так, по крайней мере, брат рассказывал…

— А кто же твой брат? — спросил кто-то.

— Фратер, милый; такой же козлище, как и Квашня. Моего звать Вертихвостом, потому что на ходу задом вихлял, когда был помоложе. Все они козлы, милый, а мы бедняки…

В это время вышли Боне и адвокат. Крста, который их раньше не заметил, вскочил и стал увиваться вокруг Боне.

— Святой отец, я брат вра Баре. У меня к тебе просьба, если ты уже получил бумаги… — Но при виде Бакони слова застряли у него в горле. А тот измерил его взглядом с головы до пят и зашагал вместе с Боне в монастырь.

Шел одиннадцатый час. Баконя попросил Боне отпустить с ним кого-нибудь из послушников показать город. Боне дал ему самого младшего, и они отправились. Послушник оказался щуплым парнишкой с умным лицом, года на два, на три моложе Бакони. Звали его Шимета. Баконя хотел прежде всего осмотреть православную церковь. И Шимета повел его на улицу, параллельную главной, где стояла фасадом к улице новая церковь. Насмотревшись на бородатых святых — икон было на расписном иконостасе по меньшей мере пятьдесят, маленьких и больших, — и заглянув через боковые врата в алтарь, Баконя попросил товарища проводить его сначала в табачную лавку купить Сердару сигар, а затем в лучший магазин за шелковыми платками. Они вернулись на главную улицу, и Шимета привел его в лавку, всю заставленную коробками. Из-за прилавка поднялась стройная девушка лет пятнадцати — шестнадцати, белолицая и черноглазая. Перед тем как они вошли, девушка читала; отложив книгу, она уставилась на Баконю, и оба покраснели. Баконя попросил пятьдесят сигар по три крейцера. Пока она их заворачивала, он заглянул в книгу и увидел, что она сербская. Прощаясь, они оба опять покраснели; Баконя оглянулся: черные глаза, казалось, хотели его остановить. «Вот судьба, — подумал Баконя, — вечно меня тянет к православному!» По дороге в магазин Шимета рассказал, что девушка — единственная дочь у матери и что люди они довольно состоятельные. Вдруг Баконя вздрогнул и остановился. Посреди улицы шли Шлюха, Раскосая и Лоханка. Баконя испугался: вдруг окажется, что за ними увязался Осел? Если и сейчас он что-нибудь скажет, придется отколотить, будь что будет! К счастью, они прошли мимо, не заметив племянника, да и Осла с ними не было. В магазине столпилось много народу, преимущественно женщин. Хозяин и двое приказчиков еле справлялись, однако, увидя хорошо одетого статного молодого человека, хозяин растолкал крестьянок и подал ему коробку с шелковыми платками. Женщины окружили Баконю. Одна молодка ткнула его пальцем в бедро и стрельнула глазами; ее теплое дыхание щекотало ему шею. У Бакони разгорелись щеки, шапка, казалось, шевелилась на голове. Совсем растерявшись и не умея торговаться, он заплатил за два платка два талера и двадцать крейцеров. Баконя был сыт по горло впечатлениями, к тому же приближалось время обеда, и они вернулись в монастырь.

После обеда Баконя распрощался с фратерами, поболтал еще с послушниками, и те проводили его до конюшни. При расставании они расцеловались, и Баконя, сев на серого, загарцевал по главной улице. Подле табачной лавки он заставил лошадь танцевать, встать на дыбы, да так, что прохожие кинулись во все стороны. Девушка, побледнев, выбежала на порог. Баконя, широко улыбаясь, снял перед ней шапку и умчался во всю прыть.

Поп Илия ждал его в корчме, и они тотчас отправились в путь. Завязался разговор еще более доверительный, чем утром. Баконя болтал все, что взбредет в голову, лишь бы посмешнее, поп не отставал от него, а потом пустился рассказывать длинную историю амуров фра Брне с трактирщицей Большой остерии. Кое-что говорил об этом и Сердар, но чертов поп знал все досконально. Рассказ разжег любопытство Бакони, и он с нетерпением ждал встречи с трактирщицей, которая, как уверял спутник, на вид до того моложава, что ее можно спутать с шестнадцатилетней дочерью. Тут поп, прищурившись и поводя бровями, поглядел на Баконю.

— Знаешь, сынок, — сказал он и остановил лошадь, словно что-то вспомнил. — Вот что я тебе скажу. Поезжай-ка ты один, а я двинусь напрямик домой; не хочу с тобой показываться. Маша хитра: тотчас догадается, что я тебе все рассказал. А как отдохнешь и она спросит, кто ты, прикинься простачком и небрежно брось, племянник, мол, Брне. Представляю себе, что будет!

— Ладно, так и сделаю!

— Но прежде чем расстаться, ты мне должен пообещать и дать честное слово, что при первой возможности приедешь ко мне в гости. Ну, обещаешь старому священнику, закадычному другу твоего дяди, а? Я повел бы тебя и сейчас, даже силком, не будь с фра Брне того, что ты рассказал. Ну как, сынок?

Баконя соскочил с коня, подошел к попу, и они расцеловались.

— Честное слово, как только приму постриг и стану независимым, первым делом побываю у вас! — воскликнул Баконя.

Они еще поцеловались, и поп свернул со столбовой дороги.

Получасом позже Баконя подъехал к Большой остерии. Ничего «большого» Баконя не увидел. У подножия голых скал узорчатым поясом зеленела дубрава. Внизу виднелось село. От села до самой дороги раскинулся выгон, а на выгоне стоял обыкновенный дом, двухэтажный, и все же ниже монастырской конюшни. Впрочем, Большая остерия славилась тем, что стояла на полпути между двумя городами, и тем, что здесь меняли почтовых лошадей. Перед остерией рос огромный орех и ясени. Под орехом отдыхало несколько путников. В тени, падавшей от конюшни, лежали коровы.