Баконя фра Брне

Баконя вошел в церковь, когда кончалась треть утрени. Все взгляды обратились на него. Не далее как вчера настоятель сделал ему за опоздание строгое замечание. Глаза Кота, Кузнечного Меха и Вертихвоста были полны злобы. Баконя зажмурился, передернул плечами и подладился к хору. Он пел, как не пел уже давно: сначала тихонько, потом громче и громче и наконец полным голосом, с переливами, вибрациями. Пышка от восторга разинул рот и словно окаменел. Да и остальные так или иначе поддались очарованию, а Теткино лицо прояснялось все больше, пока наконец не расплылось в восхищенной улыбке.

Когда вышли из церкви, Вертихвост, видя, что Тетка молчит, резко сказал:

— Ты, Еркович, останешься сегодня без обеда!

Все переглянулись. Баконя затрясся.

— Ты понял, что я сказал?

— Само собой, понял! — вмешался Сердар и лукаво подмигнул Баконе. Возражать против наказания за неуважение к церковному уставу было неудобно.

Фратеры удалились. Кот, глядя прямо перед собой, добавил совершенно серьезно:

— Прими, брат Иве, со смирением сию малую епитимью!

Давясь от смеха, Буян схватил Баконю за руку. Буян видел, что Баконя пришел в бешенство, но, обессилев от смеха, старался лишь оттолкнуть товарища, опасаясь, что тот кинется на Кота.

— Ну и проказа! — проговорил наконец Буян. — Только сейчас понял, какая проказа! Не горячись, Ива, а то наделаешь глупостей! Пойдем к Навознику с заднего хода!

Неожиданное участие Буяна приятно удивило вконец огорченного Баконю. Он дружески пожал ему руку, и они молча направились в кухню, где перепуганный Пышка уже рассказывал Навознику о страшном происшествии.

— Замолчи, малыш! — сказал Баконя. — Ступай в школу!.. Дай мне, Грго, кофе для дяди!

— Садись-ка и пей сам, а дяде я снесу! — сказал повар и, наливая послушникам кофе, затараторил: — Это все глупые и злые штучки коварного дьякона, который хочет как можно скорее добиться посвящения. И со мной он такой же. В глаза не глядит, а разговаривает смиренно, словно исповедоваться у меня задумал. В чем дело, спрашиваю я вас? Уж не лестница ли тут виновата, что в полночь через стену перебрасывалась и вела через кладбище к слугам до утра, когда…

— Что ты говоришь, Грго? — опешив, прервал его Буян. Баконя тоже вздрогнул и поднял голову.

— Говорю, что знаю, не ради доноса и не в укор, а пусть не думают, что я впал в детство, пусть знают, что, когда я сплю, один глаз у меня всегда начеку, и когда Жбан у нас служил… Так и скажу фра Якову…

Оба послушника вскочили и, отослав Пышку, стали умолять повара замолчать. Однако Грго продолжал сердито бубнить, не слушая их и путаясь в мыслях. Повар без конца твердил, что он-де «не впал в детство», и при этом каждый раз страшно горячился. Послушники переглянулись. Старый слуга впал в детство еще с полгода тому назад, и все уже привыкли к его бессвязной речи, но до сих пор он бормотал про себя. Видимо, нынче утром он услышал от кого-то ненавистные ему слова «впал в детство», а к тому же рассердился на Вертихвоста за Баконю, которого любил по-прежнему. Послушники диву давались, что Грго столько лет знает их тайну и даже шутя не намекнул на нее. Но сейчас над ними нависла опасность. Баконя умоляюще сложил руки и скорчил жалостную гримасу. Это привлекло внимание Навозника, и он умолк.

— Дяденька! — затянул Баконя плачущим голосом. Буян понял маневр Бакони и, скрывая улыбку, отвернулся к стене. — Дяденька! Неужто ты мне кровный враг? Неужто хочешь толкнуть меня в пропасть? Зарезать без ножа?

— Я? — удивленно спросил Навозник. — Тебя, дитя мое?

— Ну да, ты! Зачем вспоминать наши проказы и ночные проделки, ты же знаешь, что и я грешен в них. Услышит об этом фра Брне, и со мной покончено навсегда! — Баконя закрыл лицо руками, а Буян вышел, тоже притворившись совершенно подавленным.

— Сделать свое дитя несчастным? О-о-о! Пусть прилипнет к гортани мой язык, если я еще хоть раз об этом заикнусь! О-о-о! Упаси бог и святая богородица…

Баконе ничего другого и не требовалось. Он понес дяде кофе. По дороге юноша думал: чего только не пережил он с утра за эти неполные два часа, как только не сдерживался, он, который жить не мог, чтобы не настоять на своем!

Дядя встретил его бранью за опоздание с завтраком. Баконя спокойно и даже не без удовольствия рассказал ему, что произошло. Потом в сердцах вынул из сундука трубку и табак…

— Так! Что это такое?..

— Вот что. Я солгал вам, что не курил, но брошу, — сказал он, разбил трубку о порог, табак высыпал в окно и принялся за уборку дядиной кельи.

Брне со страхом поглядывал на племянника. Каждая жилка на бледном лице Бакони дрожала, сильное и гибкое тело казалось таким послушным, что фратеру стало как-то не по себе, невольно он вспомнил своих предков: фра Ерицу, о котором и по сей день поют песни, и еще более знаменитого дядю Юрету.

Баконя собрал рукописные лекции, взял книгу, отправился в класс и начал там расхаживать.

В тот год постоянно вели занятия настоятель, Кузнечный Мех и Вертихвост. Уроки, если они были, протекали в том же порядке и на тот же манер, как описано в главе шестой. Баконя нагнал в науках Буяна, и их уравняли. Несмотря на сердечные дела, разглагольствования с Сердаром, он много читал и часто своими вопросами приводил в замешательство даже ученого фра Думе. Других же двоих фратеров не очень-то уважал и не скрывал этого, за что те главным образом его и ненавидели. Кот давно уже не являлся на уроки; правда, он ходил еще к Брне, когда тот принимал. Уже три месяца изо дня в день он с нетерпением ждал вызова в город для посвящения во фратеры и выходил из дядиной кельи только в церковь да в трапезную. Пышка приходил позже, как в свое время Баконя.

Вошел Буян.

— Уроков не будет! — сказал он. — У них какое-то собрание. Все в келье настоятеля… Ну как, поладили с Грго?

Баконя сел и облокотился. Глаза его сверкали. На левой стороне лба пролегла морщинка. Буян заметил ее и спросил:

— Да что с тобой? Жалеешь, что мы помирились?

— Больше туда не пойду, — тихо и взволнованно промолвил Баконя. — Даю слово, что больше через реку ни ногой!

— Что так? — удивился Буян, высоко подняв брови.

Баконя вспыхнул, глаза его помутнели. Буян видел, что он охвачен стыдом, раскаянием, гневом и множеством других смутных чувств, и повернулся, чтобы уйти.

— Погоди! — сказал Баконя. — Ты не знаешь, каково мне! Я не говорил, чтобы… Я считаю тебя другом и потому хочу сказать… Мне жаль несчастную девушку. Если я буду продолжать ходить, она не выйдет замуж, а ее уже не раз сватали… Понимаешь?

Буян кивнул головой, пожал плечами и вышел.

А Баконя горько-горько заплакал. Ему казалось, что слезы поднимаются из самой глубины сердца, но не чувствовал облегчения. Так тяжело ему еще никогда не бывало. Самое удивительное, что он не чувствовал себя виноватым, хотя и знал, что страдает поделом и достоин еще больших страданий. Он попытался во всем разобраться, но в голову лезли привычные богословские рассуждения о грехе и раскаянии, внимание притупилось, и он не мог сосредоточиться.

Пышка, приоткрыв дверь, остановился и робко кашлянул. Баконя снова повеселел.

— Входи, Пышка, входи! Поглядим, что ты там выучил.

Мальчик уселся рядом и начал по складам читать Часослов. Читали не менее часа. На этом застал их заглянувший в класс фра Тетка, а потом с шумом распахнувший дверь Сердар:

— Пора кончать! Сегодня пойдем пораньше, раз нет уроков!

Оба направились к Сердару.

— Я сегодня не пойду! — сказал Баконя. — Голова болит.

— Именно потому и пойдем. Ты чего такой бледный? Неужто из-за той чепухи? Не будь ребенком, милый! Я приказал Навознику принести тебе обед в мою келью, а в наказание двойную порцию… А вот и Буян. Пошли. За мной шагом ма-а-арш! — И Сердар, подняв чубук, зашагал первым.

Баконя завернул к дяде и бегом догнал их у черной кухни, куда Пышка пошел за полотенцами.

— Скажите, фра Яков, зачем вы собирались у настоятеля? — спросил Баконя.