Барчестерские башни

Реализм Троллопа может быть определен как реализм аналитический. Он гордился тем, как досконально знал своих персонажей: “Их целая галерея, и я могу утверждать, что в этой галерее я знаю тон голоса, цвет волос, блеск глаз и одежду каждого. О любом мужчине я знаю, какими словами он может заговорить, и знаю о любой женщине, когда она улыбнется и когда нахмурится”.

Но еще важнее было то, что Троллоп умел уловить скрытую связь между словами и поступками своих героев и их тайными, зачастую не вполне ясными даже им самим побуждениями. Он особенно внимателен к мелочам, к подробностям и оттенкам. Он превосходно знает, как много личного яда может просочиться в самую благочестивую церковную проповедь и сколько коварства может быть заключено в обращении и подписи коротенькой служебной записки.

В “Барчестерских башнях” прекрасно проанализирована не только вся скрытая от мирян механика церковного управления, но и тайные помыслы людей, ее осуществляющих. Эгоизм в его различных видах и степенях оказывается едва ли не всеобщим двигателем всех персонажей Троллопа.

Даже смиренный мистер Хардинг, отказываясь от всех представляющихся ему почетных и прибыльных мест, поступает так не только по благородству души, но и потому, что инстинктивно хочет оградить свой покой и досуг от посягательств церковных политиканов. А Элинор? Разве не примешивается себялюбивая досада ко всем другим ее побуждениям, заставляя ее упорствовать и в своей слепоте к домогательствам Слоупа, и в своем непонимании истинных чувств Эйрбина?

Юмор относительности, блестяще разработанный еще английскими романистами XVIII века, играет огромную роль в “Барчестерских башнях”. Сам Троллоп шутливо намекает на связь своих персонажей с этой доброй старой традицией английского романа, делая своего самодовольного интриганами карьериста Слоупа прямым потомком напыщенного и тупого педанта, доктора Слопа, жестоко осмеянного Стерном в “Тристраме Шенди”. (Библейское имя Обадия, которое носит Слоуп, также усиливает комический эффект: ведь в “Тристраме Шенди” так звали слугу, которого доктор Слоп считал своим злейшим врагом и осыпал жестокими проклятиями.)

Троллоп никогда не забывает о том, каким неиссякаемым источником комизма является сопоставление того, что воображают о себе сами люди, с тем, что думают о них окружающие и что знает о них сам всеведущий автор.

“Свет упрекал мистера Куиверфула за корысть и небрежение к своей чести, а у домашнего очага на него сыпались столь же горькие упреки за его готовность принести их всех в жертву глупой гордости. Удивительно, как точка зрения меняет вид того, на что мы смотрим!” — пишет Троллоп.

Соответственная взаимопроверка мнений и поступков действующих лиц совершается на протяжении всего романа, окрашивая ироническими отсветами все происходящее. Перед нами — комедия ошибок в пятидесяти трех главах, где все заблуждаются и на чужой счет, а еще чаще — на свой собственный. К числу самых блестящих эпизодов этой комедии принадлежат, конечно, те главы, в которых фигурируют эксцентрически обольстительная синьора Нерони и другие члены семейства Стэнхоупов. Такой тонкий художник, как Генри Джеймс (сам умевший мастерски изображать социальные контрасты), восхищался этими главами “Барчестерских башен”, считая, что “мысль перенести синьору Визи Нерони в соборный городок была поистине вдохновенной”.

За годы, прожитые за границей, члены этого экстравагантного семейства успели отвыкнуть от специфических предрассудков, чопорности и ханжества викторианской Англии, и их вторжение в мирок барчестерской “клерикальной аристократии” опрокидывает множество стародавних фетишей. Их собственное поведение абсурдно; но оно еще резче оттеняет абсурдность самых почитаемых авторитетов Барчестера. Когда Берти Стэнхоуп с фамильярной непринужденностью спрашивает епископа Прауди, много ли у него работы, и весело добавляет, что и сам “раньше подумывал стать епископом”, мы чувствуем, что этот добродушный шалопай попал невзначай в самое уязвимое место своего почтенного собеседника и “нокаутировал” его. И даже надменная и самоуверенная миссис Прауди, хозяйка епископского дворца, терпит полное поражение в стычке с сестрицей Берти, неустрашимой синьорой Нерони.

В этих комедийных сценках полны значения каждый жест, каждая произнесенная или недосказанная фраза. Собеседники меряются взглядами, как дуэлянты, скрестившие клинки. Оборванные кружева и воланы на платье миссис Прауди, зацепившемся за ножку кушетки, равносильны проигранному сражению.

“Троллоп убивает меня своим мастерством,— записал в своем дневнике 2 октября 1865 года Лев Толстой, читавший в ту пору роман Троллопа “Бертрамы”.— Утешаюсь тем, что у него свое, а у меня свое” [2].

Днем позже, 3 октября, Толстой занес в дневник еще одну запись: “Кончил Троллопа. Условного слишком много” [3].

Это замечание проясняет некоторые существенные особенности творчества Троллопа-романиста.

Превосходный бытописатель, мастер естественного, живого диалога, знающий цену каждой выразительной, пластически воспроизведенной детали, Троллоп вместе с тем никогда не забывает, что он ― профессиональный беллетрист, главная задача которого - доставить читателю занимательное, а отчасти и поучительное чтение, в одном, двух или трех томах, в зависимости от договора с издателем. “Писать книги, по моему мнению,— это почти то же самое, что тачать сапоги”,— заявил он в письме одной своей корреспондентке в 1860 году, а позднее с явным удовольствием подробно развил это сравнение в “Автобиографии”.

“Роман,— по определению Троллопа,— должен представлять картину обыденной жизни, оживленную юмором и подслащенную чувством”. В соответствии с этим создатель “Барсетширских хроник” старается довольно точно дозировать пропорцию смехотворности и трогательности в развитии изображаемых им событий. Он даже не прочь поделиться с читателями некоторыми секретами своей писательской кухни. Так, например, в начале “Барчестерских башен” он уже предупреждает заранее читателя, что тот может быть спокоен: ни Слоуп, ни Берти Стэнхоуп не женятся на Элинор Болд. А позднее, когда недоразумения, возникшие между Элинор и Эйрбином, мешают им понять друг друга, Троллоп лукаво объясняет читателю значение своей тактики умышленного замедления действия: “Заплачь она, как часто плачут женщины в подобных случаях, и он сразу сдался бы, умоляя ее о прощении, может быть, упал бы к ее ногам и признался бы ей в любви... Но что тогда стало бы с моим романом? Она не заплакала, и мистер Эйрбин не сдался”.

В “Барчестерских башнях” это обнажение условности еще могло быть воспринято как иронический прием, соответствующий общей юмористической тональности романа.

Но, обращаясь ко многим позднейшим книгам Троллопа, нельзя не заметить, что читаешь не глубоко прочувствованное и выстраданное произведение искусства, а именно “хорошо сделанный” роман. Сам Троллоп, кстати сказать, вряд ли был бы обижен таким определением.

Успех “Барчестерских башен” обеспечил Троллопу положение признанного профессионального писателя. Еще недавно, когда речь шла о “Смотрителе”, издательская фирма не рискнула назначить автору никакого гонорара, а предпочла разделить с ним прибыль от распродажи издания. Через год по выходе книги автор получил от издателя девять фунтов восемь шиллингов и восемь пенсов; по истечении следующего года — еще десять фунтов. Многие были бы обескуражены; но упорство Троллопа было вознаграждено: десять лет спустя, в 1867 году, заключительная часть того же цикла, “Последняя барсетширская хроника”, принесла ему уже три тысячи фунтов гонорара. Этот деловой успех был показателем широкого признания, которое Троллоп успел завоевать у читателей. Его романы раскупались нарасхват, продавались во всех железнодорожных киосках, занимали почетное место в журналах. Теккерей был счастлив привлечь его к сотрудничеству в своем журнале “Корнхилл мэгезин”.