А жизнь продолжается

— Ха-ха-ха! — расхохоталась фру Юлия.

Потом он рассказал про обстановку на дорожных работах. Поскольку все это было донельзя комично, не обошлось без шуток. Гордон Тидеманн, которому отчасти недоставало решимости, а быть может, не желавший снисходить до подобных дел, упросил жену потолковать с Марной:

— Поговори с ней, у тебя это получится гораздо лучше, чем у меня. Скажи, что все рабочие влюблены в нее по уши и жить без нее не могут, особенно один, которого зовут Адольф, он мечтает о ней и питает серьезные намерения. А остальные хотят его за это убить. Ха-ха-ха!

Фру Юлия тоже смеялась, но она, похоже, знала, как на все это смотрит Марна.

— Должно быть, она сама влюблена в этого Адольфа.

— Значит, она сошла с ума, — сказал Гордон Тидеманн, — и мы отправим ее назад в Хельгеланн. Скажи ей, чтоб ноги ее больше там не было. Чтоб не тормозила работу. Это просто неслыханно! Распеки ее хорошенько, Юлия, как это бы сделал я.

— Ладно, — пообещала фру Юлия.

Почувствовав облегчение, оттого что ему не придется объясняться с сестрой, Гордон Тидеманн опять перешел на шутливый тон:

— А тебя, Юлия, я сразу предупреждаю: и не вздумай появляться на линии. Если пойдешь туда, я тебя застрелю.

— Ха-ха-ха!

— Ибо я не знаю другой такой женщины, способной перебудоражить нас, слабых и беззащитных мужчин, и лишить последних остатков разума.

— Гордон, перестань! — сказала, смеясь, фру Юлия. И спросила: — Не возьмешься ли ты в свою очередь потолковать кое с кем из служанок? Они тоже посходили с ума. Зачастили в Южное на моления к какому-то крестителю и взяли себе моду «обмываться», как они это называют, купаются по два раза на дню, так что никому из нас и хода нет в ванную.

— Безобразие! — говорит Гордон Тидеманн.

— Я спросила их, что означает подобная чистоплотность. А как же, говорят, надо же им приуготовиться к тому дню, когда они снимут сорочки и окрестятся в Сегельфоссе.

— Просто невероятно! И кто же это?

— Горничные. Я надеюсь, ты их возьмешь в оборот.

— Я? Юлия, а тебе не кажется, что было бы лучше…

— Распеки их хорошенько, Гордон, как это бы сделала я.

— Ну как я… — отвечает Гордон Тидеманн, консул. — По-моему, тебе это гораздо сподручнее. По правде говоря, горничные… нет, это уж по твоей части. Ты же не можешь позволить им вести себя как заблагорассудится в твоем же собственном доме. Будь я хозяйкой, они бы плясали под мою дудку. Нет, это просто неслыханно! А еще я хотел предложить, чтобы мы с тобой прокатились сегодня днем на автомобиле, надо же развеяться ото всех этих забот. Что ты на это скажешь?

— Неплохо бы.

— Погода прекрасная, можно взять и детей. Даже младшего.

Итак, на линии воцарилось спокойствие, Марна не показывалась.

А на аптекаря со старой хозяйкой рабочие и не думали обращать внимание, эка невидаль! Адольф работал в своей бригаде не за страх, а за совесть, Боллеман был за старшего и перестал высматривать юбки, работа спорилась. Август был доволен.

Только ему без конца приходилось помогать людям и словом, и делом. Считалось, что он никогда не откажет в помощи и найдет выход из всякого положения. Вот и сейчас, например, старая хозяйка подступила к нему со смиренной просьбой:

— Подручный, позволь мне с тобою переговорить!

Разве тут устоишь!

Старая хозяйка переживала кризис, она была, что называется, на краю гибели, последние недели ее одолевали мучительные раздумья. То, что они с Александером придумали запираться в коптильне, был никакой не выход, долго так продолжаться не могло. Им неизбежно приходилось отпирать дверь, чтобы один из них мог выйти наружу, и стороннему человеку ничего не стоило, подбежавши, удостовериться: в коптильне оставался другой. Обнаружили их горничные, Блонда и Стина, две сестры, которые жили в услужении у старой хозяйки со времен ее юности и были ей ровесницы. Сестры не желали своей хозяйке ничего плохого, просто они сделались набожными и хотели ее спасти.

Так что запираться в коптильне было уже нельзя.

Мало того, старая хозяйка убедилась, что и окно ее теперь находится под наблюдением, дабы туда не шмыгнул некий долговязый мужчина.

Последний выход и тот перекрыт…

Прогуливаясь как-то по Сегельфоссу, она повстречала аптекаря Хольма, он обратился к ней в своей шутливой манере, стал распускать перед нею хвост и уговорил зайти с ним в гостиницу. «Бокал вина?» — предложил Хольм. Было весело, празднично, посреди бела дня, на глазах у всех, невинно, без задней мысли, в большой красивой зале, никакого сравнения с коптильным закутком. И они не перешептывались, а громко разговаривали, а потом отправились на дорожную линию — смотрите кто хочет!

Так это началось.

«Надо это повторить, — сказал Хольм. — Мне лично приятно было пройтись, иначе пришлось бы идти домой раскладывать пасьянсы».

Старая хозяйка была довольна ничуть не меньше его, ей понравилось быть на свету и на виду, ей было весело, впервые за долгое время она от души смеялась, а кроме того, вела разумную беседу. На это она тоже была мастерица.

Повторив прогулку, оба получили немалое удовольствие, в душе у старой хозяйки как будто забрезжила радость. О, как давно она этого не испытывала, то было сладостное ощущение. Она чуть ли не благословляла своих горничных за то, что те перекрыли ей кривые ходы и выходы.

Все сложилось к лучшему, и она решила их отблагодарить — теперь она могла себе такое позволить. Она освободит их от необходимости стеречь ее окно и сделает это так, чтобы никого не обидеть.

Так вот, в прошлое воскресенье Блонда собралась в Южное, на вечернее моление у крестителя.

«Я ухожу, — предупредила она, — и оставляю вас одну. Ежели что, звоните. Да погромче!»

«Это не понадобится», — ответила старая хозяйка.

«Я подумала… ежели Стина уляжется спать…»

«Стина не уляжется».

«Вы попросили ее не ложиться?» — удивилась Блонда.

«Нет, это сделаешь ты перед тем, как уйти».

Они посмотрели друг на дружку.

«Только вам ни к чему теперь бодрствовать и стеречь мое окно, — сказала старая хозяйка. — Никто туда не залезет!»

Блонда вконец растерялась:

«Дак… нет-нет… ага…»

«Спокойной ночи, Блонда!»

А теперь старая хозяйка пришла к Августу и смиренно просит позволения переговорить с ним. Она переживает кризис, она целыми днями раздумывает, одной ей не справиться, не уберечься, пусть Подручный даст ей совет.

— Молитесь Богу! — проговорил Август.

Старая хозяйка удивленно подняла брови и сказала, глядя на него:

— Я не шучу!

— Я тоже, — ответил он.

— Д-да… Но понимаешь, Подручный, я больше так не могу, он должен оставить меня в покое. Не могу я с ним больше коптить лосося, только что тогда делать Гордону? Спровадить его отсюда? Это было бы лучше всего. Но кто же его заменит?

Август тут же подумал о Беньямине, однако ему не пристало поступать по-мирски и спешно строить чье-то счастье на чужом несчастье, нет, пусть Беньямин посмотрит покамест на полевые лилии…

Старую хозяйку мучило, что она попала в такой переплет, она продолжала: ловля лосося в этом году скоро уже будет запрещена, числа она точно не помнит, надо спросить Александера… да что это с ней, она и не собирается его спрашивать, она спросит у своего сына. Да, так она и сделает! Во всяком случае, ловля скоро закончится, а может быть, Гордон ее тут же и прекратит? А что думает Подручный? Но только и прекращать ловлю очень жалко, дельно рассуждала жена Теодора Лавочника, рыба-то все еще есть, к тому же чем меньше ее в продаже, тем выше цены. Словом, она совсем запуталась. А поговорить обо всем этом с Гордоном она не может, ведь что она ему скажет? Что не желает больше коптить лосося и все такое? Это совершенно исключено, Подручный же понимает, пускай он присоветует, как ей быть…

У Подручного совет уже наготове, дело не стоит и выеденного яйца, он способен устранить ее затруднения двумя-тремя словами, по-мирски, если уж на то пошло.