Сага о Форсайтах

- Духи индейцев, - проговорил Джон. - Только я не верю в духов.

- Поверили бы, если б вас растила цветная нянька.

- А у вас была?

- Ну да, и голос у нее был мягкий, как дыня. У нас есть один старый негр, который в детстве был рабом. Самый милый из всех наших негров; ему скоро восемьдесят лет, волосы совсем белые.

- Ваш отец ведь уже не мог участвовать в Гражданской войне?

- Нет; два деда и прадед.

- А вам сколько лет, Энн?

- Девятнадцать.

- Мне двадцать три.

- Расскажите мне про свой дом в Англии.

- Теперь у меня там ничего и нет.

Он рассказал ей историю своей юности в сокращенном издании и решил, что она слушает замечательно. Потом попросил ее рассказать о себе и, пока она говорила, все думал, нравится ли ему ее голос. Она запиналась и проглатывала слова, но голос был мягкий и очень приятный. Когда она кончила свою немудрую повесть - она почти не уезжала из дому, - наступило молчание, потом Джон сказал:

- Еще только половина восьмого. Пойду взгляну на лошадей. А потом вы, может быть, поспите.

Он стал обходить курган и, добравшись до лошадей, постоял, поговорил с ними, погладил их морды. В нем шевелилось теплое чувство покровителя. Хорошая девочка, и храбрая. Такое лицо запомнишь, в нем что-то есть, вдруг он услышал ее голос, тихий, словно она не хотела показать вида, что зовет: "Джон! Ау, Джон!" Он ощупью пошел обратно. Она протянула вперед руки.

- Очень страшно! Шуршит что-то! У меня мурашки по спине бегают.

- Ветер поднялся. Давайте сядем спина к спине, вам будет теплее. Или знаете как - я сяду у стены, а вы прислонитесь ко мне и сможете уснуть. Только два часа оста - лось, потом поедем при луне.

Они сели, как он предлагал, она прислонилась к нему, головой уткнулась ему в плечо.

- Уютно?

- Очень. И мурашки кончились. Тяжело?

- Ни капельки, - сказал Джон.

Они еще покурили и поболтали. Звезды стали ярче, глаза привыкли к темноте. И они были благодарны друг Другу за тепло. Джону нравился запах ее волос - как от сена - у самого его носа. Он с удовольствием обнял бы ее и прижал к себе. Но он этого не сделал. Однако ему было нелегко оставаться чем-то теплым, безличным, чтобы ей только было к чему прислониться. В первый раз после отъезда из Англии он испытывал желание обнять когонибудь - так сильно он тогда обжегся. Ветер поднялся, прошумел в деревьях, опять улегся; стало еще тише. Ему совсем не хотелось спать, и казалось странным, что она спит - ведь спит, не двигается! Звезды мерцали, он стал пристально смотреть на них. Руки и ноги у него затекли, и вдруг он заметил, что она и не думает спать. Она медленно повернула голову, и он увидел ее глаза - серьезные, манящие.

- Вам тяжело, - сказала она и приподнялась, но его рука вернула ее на место.

- Ни капельки, только бы вам было тепло и уютно.

Голова легла обратно; и бдение продолжалось. Изредка они переговаривались о всяких пустяках, и он думал: "Занятно - можно прожить месяцы со знакомыми людьми и знать их хуже, чем мы теперь будем знать друг друга".

Опять наступило долгое молчание; но теперь Джон обхватил ее рукой, так было удобнее обоим. И он начал подумывать, что луне, собственно, и не к чему всходить. Думала ли Энн то же самое? Он не знал. Но если и думала, луне было все равно, так как он вдруг понял, что она уже тут, где-то за деревьями, - странное спокойное мерцание стало излучаться в воздухе, поползло по земле, исходило из стволов деревьев.

- Луна! - сказал он.

Энн не двинулась, и сердце его заколотилось. Вот как! Ей, как и ему, не хотелось, чтобы луна всходила! Медленно неясное мерцание наливалось светом, кралось между стволами, окутало их фигуры; и мрак рассеялся. А они все сидели не шевелясь, словно боясь нарушить очарование. Луна набралась сил и в холодном сиянии встала над деревьями; мир ожил. Джон подумал: "Можно ее поцеловать?" - и сейчас же раздумал. Да разве она позволит! Но, словно угадывая его мысль, она повернула голову и посмотрела ему в глаза. Он сказал:

- Я за вас отвечаю.

Послышался легкий вздох, и она встала. Они стояли, потягиваясь, вглядываясь в побелевший таинственный лес.

- Посмотрите, Энн, курган тот самый! Вот тропинка к тому овражку, где мы ели. Теперь-то мы найдем дорогу.

- Да, - Интонация была для него непонятной, Они подошли к лошадям, отвязали их и сели. Вдвоем они теперь, конечно, найдут дорогу; и они тронулись в путь. Ехали рядом.

Джон сказал:

- Ну вот, будет что вспомнить.

- Да, я никогда не забуду.

Больше они не говорили, только советовались о дороге, но скоро стало ясно, куда ехать, и они поскакали. Вот и луг, где играли в поло, - у самой гостиницы.

- Ступайте успокойте вашего брата. Я отведу лошадей и сейчас вернусь.

Когда он вошел в салон, Фрэнсис Уилмот, лице не переодевшись после поездки, сидел там один. У него было странное выражение лица - не то чтобы враждебное, но, уж конечно, и не дружелюбное.

- Энн прошла наверх, - сказал он. - Вы, по-видимому, неважно ориентируетесь. Я сильно беспокоился.

- Простите меня, пожалуйста, - смиренно сказал Джон, - я забыл, что лошади не знают местности.

- Что ж, - сказал Фрэнсис Уилмот и пожал плечами.

Джон в упор посмотрел на него.

- Уж вы не воображаете ли, что я отстал нарочно? А то у вас это на лице написано.

Фрэнсис Уилмот опять пожал плечами.

- Простите, - сказал Джон, - но вы, кажется, забыли, что ваша сестра - порядочная женщина, с которой не станешь вести себя, как последний мерзавец.

Фрэнсис Уилмот не отвечал; он отошел к окну и глядел на улицу. Джон был очень зол; он присел на ручку кресла, внезапно почувствовав страшную усталость. Сидел и хмуро смотрел в пол. Вот черт! Он и сестре устроил сцену? Если так...

Голос за его спиной произнес:

- Я, знаете, не то хотел сказать! Извините, пожалуйста, я просто очень беспокоился. Руку!

Джон вскочил, и они обменялись рукопожатием, глядя прямо в глаза друг другу.

- Вы, наверно, совсем вымотались, - сказал Фрэнсис Уилмот. - Пойдемте ко мне; у меня там есть фляжка. Я уж и Энн дал глотнуть.

Они поднялись наверх. Джон сел на единственный стул, Фрэнсис Уилмот на кровать.

- Энн говорила, что звала вас ехать к нам завтра. Надеюсь, вы не раздумаете?