Это же Пэтти!

– Ему нет нужды отрабатывать взыскания. Он глупец, если терпит такое, – простодушно заметила Конни.

– Он больше и не терпит.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, я… вроде как слышала. Однажды на рождественских каникулах я сидела в библиотечном алькове и читала «Убийства на улице Морг», когда вошли Джелли и мистер Гилрой. Они меня не заметили, и я сначала не обратила на них внимания – я как раз дошла до места, когда детектив говорит: «Это отпечаток человеческой руки?» – но довольно скоро они затеяли перебранку, поэтому мне ничего не оставалось, как слушать, и мне было вроде как неудобно прерывать их.

– О чем они говорили? – спросила Конни, нетерпеливо отметая ее оправдания.

– Я не совсем поняла. Он пытался что-то объяснить, но она не хотела слышать ни одного сказанного им слова, – она вела себя просто безобразно. Вы знаете, какой она бывает, когда говорит: «Я отлично понимаю. Я не желаю слушать никаких отговорок. Тебе полагается десять взысканий, а в субботу явишься на дополнительное занятие по гимнастике». Так вот, они продолжали ссориться минут пятнадцать, становясь все чопорнее и непреклоннее. Затем он взял свою шляпу и ушел. И знаете что, мне кажется, что больше он не возвращался, по крайней мере, я его ни разу не видела. А теперь она сожалеет об этом. С тех пор она злая как черт.

– А она может быть ужасно милой, – сказала Присцилла.

– Не то слово, – подтвердила Пэтти. – Но она слишком самонадеянна. Я бы хотела увидеть, как этот мужчина вернется и поставит ее на место!

Толпясь, вошли участницы маскарада, и началось важное дело всего дня. Ученицы позировали в полном составе, потом разбивались на бесконечное количество маленьких групп и позировали по отдельности, пока те, которые не фотографировались, стояли позади фотокамеры и смешили остальных.

– Юные леди! – умолял рассерженный фотограф. – Не могли бы вы посидеть тихо две секунды? Из-за вас я испортил три пластинки. И не перестанет ли хихикать тот монах с краю? Итак! Всем внимание. Пожалуйста, смотрите в отверстие цилиндрической трубки и не шевелитесь, пока я не посчитаю до трех. Один, два, три… большое спасибо!

Он показным движением извлек пластину и нырнул в темную комнату.

Подошла очередь Пэтти и Конни сниматься, однако Святая Урсула и ее Одиннадцать Тысяч Девственниц потребовали, чтобы предпочтение было оказано им на том основании, что они превосходят числом, и подняли такой шум, что обе цыганки вежливо отошли в сторонку.

Керен Херси в роли Святой Урсулы и одиннадцать маленьких учениц младшего класса «А», каждая из которых олицетворяла Тысячу Девственниц, образовали группу. Это будет символическая картинка, пояснила Керен.

Когда очередь цыганок подошла во второй раз, Пэтти не повезло: она напоролась на гвоздь и на ее платье спереди появилась треугольная прореха. Это была слишком большая дыра даже для цыганки, чтобы можно было держаться с достоинством; она удалилась в гримерную и с помощью белой нитки для сметывания сшила рваные края.

Наконец, они предстали в своих грязных лохмотьях самыми последними. Фотограф был художником и встретил их с благодарным удовольствием. Остальные явно участвовали в маскараде, эти же были настоящие. Он снял их танцующими и бредущими по безлюдной вересковой пустоши на фоне полотна с грозными облаками. Он уже собирался сфотографировать их в лесу, у костра, с подвешенным на трех прутиках кипящим чайником, как Конни внезапно осознала, что вокруг стало очень тихо.

– Где все?

Бегло осмотрев приемную, она вернулась, охваченная ужасом и давясь от смеха.

– Пэтти! «Катафалк» исчез! А народ в трамвае ждет на углу возле «Марша и Элкинса».

– Ну, гады! Они знали, что мы здесь. – Пэтти выронила три прутика и стремительно поднялась. – Извините! – крикнула она фотографу, который деловито начищал чайник. – Мы должны догнать его.

– И у нас нет пальто! – завопила Конни. – Мисс Уэдсворт не примет нас в вагон в этой одежде.

– Никуда она не денется, – сказала Пэтти просто. – Она не может бросить нас на углу.

Они шумно сбежали по лестнице, но замешкались на секунду в приятном сумраке дверного проема. Для девических сомнений, тем не менее, не было времени, и они, собравшись с духом, нырнули в толпу, переполнявшую в этот субботний день Мэйн-стрит.

– Ах, мама! Скорее! Посмотри на цыганок, – завизжал маленький мальчик, когда они проталкивались мимо.

– Боже мой! – прошептала Конни. – Я словно нахожусь на цирковом параде.

– Живо! – Тяжело дыша, Пэтти взяла ее за руку и побежала. – Трамвай остановился и они садятся… Постойте! Подождите! – Она бешено затрясла бубном над головой.

На перекрестке им перекрыл дорогу автобус. Последняя из Одиннадцати Тысяч Девственниц поднялась в салон, даже не обернувшись через плечо; трамвай, небрежно лязгая, укатил прочь и превратился в желтое пятно вдалеке. Две цыганки стояли на углу и потрясенно взирали друг на друга.

– У меня нет ни цента… а у тебя?

– Ни единого.

– Как же мы доберемся домой?

– Ума не приложу.

Пэтти почувствовала, что кто-то сдавил ее локоть. Обернувшись, она увидела юного Джона Дрю Доминика Мэрфи, протеже школы и своего близкого знакомого, который рассматривал ее с озорным восхищением.

– Эй, девчонки! Спойте и станцуйте нам.

– Во всяком случае, наши друзья не узнают нас, – промолвила Конни, извлекая из своего инкогнито возможно большее утешение.

К этому времени собралась довольно большая толпа, которая продолжала быстро увеличиваться. Чтобы пройти мимо, прохожие были вынуждены обойти улицу стороной.

– У нас не займет много времени, чтобы заработать денег на трамвай, – произнесла Пэтти, и на ее озадаченном лице мелькнула проказливая искорка, – ты бей в бубен, а я станцую матросский хорнпайп.

– Пэтти! Веди себя прилично. – Чтобы повлиять на свою компаньонку, Конни в кои-то веки обнаружила обескураживающий запас здравого смысла. – Через неделю мы заканчиваем школу. Ради всего святого, не делай так, чтобы нас исключили раньше.

Схватив ее за локоть, она настойчиво потащила ее на боковую улицу. Джон Дрю Мэрфи и его друзья шли за ними несколько кварталов, однако, насмотревшись вволю и поняв, что цыганки не предложат им развлечений, они постепенно отстали.

– Ну и что нам делать? – спросила Конни, когда они избавились, наконец, от последних мальчишек.

– Я думаю, мы можем идти пешком.

– Пешком! – Конни выставила свою хлюпающую подошву. – Ты что, рассчитываешь, что я пройду три мили в таком ботинке?

– Прекрасно, – сказала Пэтти. – Так что же мы будем делать?

– Мы могли бы вернуться к фотографу и занять немного денег на трамвай.

– Нет! Я не собираюсь опять выставляться напоказ на Мэйн-стрит с этой дырой в моем чулке.

– Отлично, – Конни пожала плечами. – Придумай что-нибудь.

– Мне кажется, мы можем пойти на платную конюшню и…

– Это на другом конце города, – я не могу шлепать в такую даль. Как только я делаю шаг, мне приходится поднимать ногу на десять дюймов вверх.

– Очень хорошо. – Теперь пожала плечами Пэтти. – Возможно, ты придумаешь что-нибудь получше?

– По-моему, проще всего будет сесть на трамвай и попросить кондуктора записать проезд на наш счет.

– Да… и объяснить к удовольствию всех пассажиров, что мы учимся в школе Святой Урсулы? К вечеру об этом узнает весь город, и Вдовушка будет в ярости.

– Прекрасно… Как нам быть?

Они как раз остановились перед комфортабельным деревянным каркасным домом, на веранде которого резвились трое детей. Дети оставили свою игру, подошли к крыльцу и уставились на них.

– Послушай! – настойчиво молвила Пэтти. – Мы споем «За цыганской звездой». (Это была последняя песня, которой была увлечена вся школа.) Я буду аккомпанировать на бубне, а ты можешь притопывать своей хлюпающей подошвой. Может, они дадут нам десять центов. Было бы здорово заработать на трамвайную поездку домой. Я уверена, чтобы услышать, как я пою, стоит заплатить десять центов.