Дядя Ник и варьете

— Нет, миссис Уолл, — ответил я довольно резко.

— То есть «занимайся своим делом», верно? А я только им и занимаюсь. С театральным людом по-другому разве можно? Но ты молодой. Красивый мальчик. Славный. Носишь подносы. Кто еще носит подносы? Никто. Потому я и говорю с тобой как мать. Ты не спал с нею. Но она с тобой уже спала. Мысленно. Я вижу по ее глазам. Ома хочет тебя, Дик. Не ради любви — между вами это невозможно, — а потому что она адски изголодалась. И если ты будешь сидеть сложа руки, тебе этого не миновать. Она ведь не девочка — милая, мечтательная… как Татьяна в письме к Онегину… Хотя ты ведь не знаешь Пушкина. Она — женщина в угаре страсти. Тебе такие впервой. Это не то, что с девушками. Тебе такой женщины больше не встретить. Это наваждение. У моего кузена было такое с женщиной старше его и тоже изголодавшейся. Это как ужасная болезнь. Ничего похожего на настоящую любовь. Ни души, ни сердца. Нет ни гармонии, ни взаимопонимания. Дик, я тебе как мать говорю. — Она перегнулась через стол и постучала указательным пальцем по моей руке. — Предупреждаю. Найди себе хорошую молоденькую девочку. Только не мисс Блейн, слышишь. Кончай с этим. Если сейчас не покончишь, после пожалеешь. Предупреждаю тебя.

— Верно, — сказал Джордж Уолл, который в этот момент вошел, прихрамывая, в комнату с полотенцем через руку. — Ты, брат, слушай, что она говорит. И знаешь, почему? Варвара у нас вроде бы немного… Как это… провидица, и всегда такой была. Но она бы ничего не сказала, если бы ты ей не полюбился. Так что можешь быть уверен, она тебе добра желает. Хотя если ты такой же, как я был в твоем возрасте, то десять против одного, что все пропустил мимо ушей.

— Дурак ты, Джордж! — хрипло выкрикнула она. — Это очень серьезно. Я его предостерегла. Иди, мой посуду.

— Уже вымыли. — Он положил мне на плечо тяжелую руку. — Варвара знает, что говорит, а у нее дома, когда говорят о любви, все называют своими именами, не то что здесь, у нас. Так что слушай и наматывай на ус. — Он сжал мое плечо. — И не вздумай обижаться. Никто бы тебе ничего не сказал, если б ты нам не понравился. Но по-нашему, ты в этой компании лучше всех. А вовремя сказанное слово…

— Успокойся. Разговор окончен. Дик хороший мальчик… и теперь он предупрежден.

Очень скоро — правда, в другом месте и совсем при иных обстоятельствах — я внезапно, сам того не желая, вспомнил, как сидел в этой маленькой и душной гостиной, вдыхая ее странные русские запахи, а за окном густели субботние шеффилдские сумерки, и Варвара Уолл с огромными, во все лицо черными глазами предостерегающе похлопывала меня по руке. Это осталось самым отчетливым моим воспоминанием о той неделе. Но хотя она не сказала ничего нового, — где-то в темной и безмолвной глубине подсознания я сам все это чувствовал, — я быстро забыл ее предостережение, а потом было слишком поздно. А когда мне снова почудилось, что она похлопывает меня по руке, я был уже другим Диком Хернкаслом и самозабвенно предавался безумной радости, ошеломленный и терзаемый страстью.

4

В Берманли я снова жил в одной берлоге с дядей Ником и Сисси и, как обычно, в понедельник утром, уходя в «Эмпайр», их не видел. Берманли — город, в который я попал впервые, — состоял в основном из мрака, слякоти, трамваев и магазинных витрин, украшенных — если тут уместно это слово — хлопьями ваты, ибо было пятнадцатое декабря и до Рождества оставалось всего десять дней. Багаж наш доставили благополучно, но в то утро за сценой было холодно и грустно, и Сэм с Беном, кажется, простыли. Когда мы управились с делами, я увел их из театра и угостил кофе с ромом, а вернувшись, обнаружил, что репетиция с оркестром уже началась и я стою почти в самом хвосте. Я надеялся увидеть Джули, но на этот раз от них был только старый Кортней. Дженнингс был тоже один, без Джонсона; спустившись со сцены и увидев меня, он ухмыльнулся и ткнул меня кулаком.

— Стой тут, сынок, никуда не уходи, — сказал он. — Получишь колоссальное удовольствие. Сейчас очередь «Музыкальных Типлоу», вся троица в сборе. Я бы сам посмотрел, для науки, да меня Хэнк ждет в салуне за углом. Пока, сынок!

Трое Типлоу были на этот раз еще капризнее, чем обычно, и я освободился почти в половине первого. Тут я с удивлением обнаружил, что Билл Дженнингс вернулся и явно меня дожидается.

— Да, сэр, у нас там небольшое сборище в задней комнате бара, — сказал он. — Твой дядюшка пожелал, чтобы ты тоже был там, и я вызвался тебя доставить, сынок. Там директор театра… его зовут Карбетт — этакий герцог перед выездом на охоту. А также газетчик — мистер Пафф из «Берманли ивнинг мейл». И еще Томми и мисс Блейн. Словом, нечто вроде актерской конференции с выпивкой, сынок, — продолжал он, выходя со мной на улицу.

Никогда нельзя было понять, серьезно говорит Билл Дженнингс или шутит, но по дороге к бару мне удалось выяснить, что директор театра Карбетт обеспокоен: предрождественская неделя не обещала хороших сборов, и он жаждал, чтобы дядя Ник и Томми предложили какой-нибудь рекламный трюк для привлечения публики Мистер Пафф, ведавший в вечерней газете театральным отделом и светской хроникой, был приглашен на случай, если потребуется его помощь.

— Но при мне, сынок, — закончил Билл Дженнингс, — родилась только одна идея, хоть и вполне дельная, а именно: «Выпьем еще по одной».

Когда мы вошли в маленькую заднюю комнату бара, отданную в полное распоряжение компании, речь держал дядя Ник.

— Ну что же, тогда пусть это будет «Индийский ящик». Больше ничего у нас и нет. Я когда-то использовал его в номере, но потом бросил — он недостаточно эффектен. A-а, Ричард! У нас сохранился «Индийский ящик»?

— В глаза его не видел…

— Только, пожалуйста, не говори, что его нет. — Дядя сверкнул глазами. — Он должен быть. Это такой разукрашенный восточный сундук около двух футов в длину и по футу в ширину и высоту с большим красивым ключом.

— Не видел. — И прежде чем он снова прервал меня, я добавил: — Но у нас есть одна небольшая упаковка как раз таких размеров, только я ни разу ее не открывал, потому что Сэм сказал, что мы этим не пользуемся.

— Тогда порядок, малыш. Это он. — Дядя Ник оглядел собравшихся. — Вот как мы это устроим. Но должен предупредить, что мне понадобится помощь. Ваша, мистер Пафф, вашей газеты и, если возможно, одного из больших магазинов.

— Сделаю все, что смогу, мистер Оллантон, — сказал журналист, маленький толстячок в потертом и узковатом для него синем костюме. — Но это, конечно, зависит от того, что вы задумали.

— У меня было много случаев убедиться в дружественности вашей «Ивнинг мейл», — напыщенно сказал директор театра Карбетт, который и в самом деле изображал из себя помещика, — позже я узнал, что, надев фрак, он совсем уж терял чувство меры и вставлял в глаз монокль. — И я не сомневаюсь, что, если наш друг мистер Пафф одобрит эту затею, он сумеет убедить владельцев какого-нибудь из больших магазинов оказать нам содействие. Может быть, Смедли и Джонса, как вы полагаете? Хотя все, конечно, зависит от того, что вы задумали, мистер Оллантон.

— Спасибо, что предупредили, — сухо сказал дядя Ник. — Итак, вот вам фокус. — Он выдержал паузу, а я перевел взгляд на Джули, которая подняла бокал, как бы спрашивая, не хочу ли я выпить. — Вы объявляете сегодня вечером, что по особой просьбе друзей и почитателей из Берманли Ганга Дан будет предсказывать будущее. Сегодня вечером или завтра утром он положит в свой «Индийский ящик» кусочки бумаги с заголовками из «Ивнинг мейл», которая выйдет в четверг. Ящик будет заперт на замок, перевязан и опечатан завтра в магазине. Он останется в витрине магазина или в любом другом заметном месте до вечера четверга. Затем кто-нибудь из служащих магазина доставит его в «Эмпайр» на вечернее представление, вскроет на сцене и прочитает заголовки публике.

— Слушайте, вот это да! — воскликнул Хэнк Джонсон.

— Но вы действительно можете это сделать, мистер Оллантон? — спросил Карбетт.