Ураган

Хань Лао-лю бережно свернул бумагу, спрятал ее в карман и повернулся к управляющему:

— Развяжи его. Все в порядке. Сам иди спать.

Ли Цин-шань и повар ушли. Снова водворилась тишина. Слышалось лишь сонное дыхание людей в доме да шуршание сена в конюшне.

Хань Лао-лю закурил папиросу и медленно проговорил:

— Мы с тобой, брат Ян, люди, как говорится, «с одной джонки»… — он умолк, наблюдая за унылым и покорным выражением лица собеседника, — и ссориться нам не годится. Ты вот скажи: слыхал ли ты молву, которая ходит в народе последние дни?

— Не слыхал, — шепотом отозвался Братишка Ян.

— А я вот, — с расстановкой продолжал Хань Лао-лю, — из верных источников знаю. Восьмая армия покидает Харбин и перебрасывается на восток. Знаешь, куда ее стягивают? К советской границе. Я давно говорил, что здесь ей не продержаться долго. Войска гоминдановского правительства если к осенним праздникам и не подоспеют, так уж после праздников обязательно придут. Ты понимаешь, брат Ян, что это значит?

— Не придут гоминдановские войска, — робким голосом возразил Ян.

— Кто тебе это наболтал? Ведь не твои слова!

— Не мои… — согласился Братишка.

— Так вот. Не слушай этой собачьей брехни. Я тебе верно говорю. Мой сын как раз прислал письмо, в котором пишет…

Никакого письма не было. Более того, Хань Лао-лю уже наверняка знал теперь, что этого письма никогда и не будет. Чан Кай-ши потерпел поражение и надеяться больше не на кого.

— Про что же он пишет? — вдруг забеспокоился Братишка.

Хань Лао-лю угрожающе сверкнул глазами:

— «Кто делит земли и дома — тому башку долой», — вот про что пишет!

— Неужели?

У Яна перехватило дыхание и задрожали ноги.

— Ты не бойся, — успокоил его помещик, — мы с тобой свои люди, знаем друг друга не первый год. Я не оставлю тебя в беде. Только не связывайся с бригадой. Ты не гляди, что они хорохорятся тут. Этот ваш Сяо Сян завяз, как телега в грязи: ни туда, ни сюда. Ему в руки попался еж, и он сам не знает, что с ним делать: и держать больно и бросить жалко. Хочет меня побороть? Ладно, поглядим, что у него из этого выйдет. Он со мной уже трижды схватывался. Пусть еще три раза попробует. Я, Хань Лао-лю, все равно буду жить лучше вашего. Не веришь? Подожди, сам увидишь!

Запели петухи.

Хань Лао-лю решил, что Братишка Ян теперь в его руках. Помещик подсел к нему и доверительно проговорил:

— Ты помоги мне кое в чем, а тебе нужда придет, — я выручу. Они каждый вечер собираются зачем-то и какие-то разговоры ведут. Так вот: что будут говорить, ты обо всем мне и докладывай. Ай-чжэн еще справит тебе новую одежонку. Нравится черная материя? У меня есть отрез. Сам понимаешь! Ай-чжэн — девушка на выданье, не стану же я держать ее дома. Все равно придется за кого-нибудь отдать. Сейчас она на тебя злится. Подождем и потихоньку обломаем. Все будет в порядке. Я ручаюсь.

Братишка Ян вспомнил пухлые руки с ямочками, и у него снова разгорелись глаза.

— Ладно, — милостиво заключил помещик. — Теперь ступай. Уже рассвет. А что узнаешь, сейчас же сообщи Ханю Длинная Шея.

XVI

Сколько сладких и острых приправ истратил Хань Лао-лю, сколько приманок и угроз пустил в ход, чтобы заполучить этого старьевщика! Наконец он обратил Братишку Яна в своего гончего пса. Теперь-то помещик будет все знать, что делается в крестьянском союзе и в бригаде. Но тут его вдруг постигла неудача.

Ночное происшествие в помещичьем доме стало известно и бригаде, и крестьянскому союзу.

Братишку Яна исключили из крестьянского союза. Одновременно выяснилось, что у Чжан Цзин-сяна никакой винтовки нет и что все это клевета. Чжан был восстановлен, И ему поручили проводить собеседования с крестьянами.

Бригада одобрила эти решения, но предложила вместе с тем вынести Чжан Цзин-сяну товарищеское порицание за то, что, зная о поступке Яна, он скрыл его от крестьянского союза.

Братишка Ян, несмотря на слезы, мольбы и лицемерные обещания, ни у кого не нашел сочувствия. Все сурово осудили его, все с презрением от него отвернулись. Чжао Юй-линь заявил, что новый помещичий приспешник очень легко отделался, Ли Всегда Богатый назвал его слизняком, а Бай Юй-шань заметил, что Братишка Ян, промышляя перепродажей старья, позарился на «рваную туфлю». Все поняли, что это намек на помещичью дочь, и дружно расхохотались.

Сунь, встречая Братишку Яна на улице, лукаво щурил глаза и с улыбочкой осведомлялся:

— Куда изволите путь держать, председатель Ян?

А когда тот отворачивался и проходил, старик, указывая на него пальцем, вполголоса приговаривал:

— Вот посмотрите, это председатель помещичьих прислужников!

Лю Дэ-шань, расточавший прежде любезности по адресу Яна, теперь с жаром принялся поносить его:

— Да стоит ли о нем говорить. Этот человек опустился до того, что стал лакать помои после японского жандарма. Окажись я на его месте, ни за что бы не пошел на такое грязное дело!

Братишка Ян не мог оставаться в деревне Юаньмаотунь и перебрался в другое место, где занялся скупкой кошачьих шкурок. Вскоре о нем забыли так крепко, словно он умер.

Хань Лао-лю был в отчаянии.

О чем говорили в лачугах? Какой замысел вынашивался там? Какой удар готовился и откуда ждать новых бед? Хань Лао-лю терзался этой неизвестностью. Он окончательно потерял сон, то и дело поднимался с кана, приникал к окну и смотрел со страхом на свой пустынный двор.

«Нет, войска центрального правительства не придут, помощи ждать неоткуда. Надо на что-то решаться», — думал помещик, охваченный смертельной тоской.

Он решил вывезти оставшееся имущество. По ночам за черными воротами опять застучали кайла. Вырытые из-под стен вещи навьючивали на лошадей, Ли Цин-шань обматывал копыта лошадей ватой и тряпьем, и они неслышно ступали по шоссе, унося на себе награбленное добро.

Вскоре в крестьянском союзе узнали об этом. Бай Юй-шань выделил двух бойцов из отряда самообороны, которые должны были ходить дозором возле стен, сторожевых башен и черных ворот большого двора. Помещику пришлось отказаться и от попытки спасти свои богатства.

Как же дознались в крестьянском союзе? Кто мог донести? Хань Лао-лю уже ничего не понимал, потому что не в силах был уразуметь самого главного. Помещик не видел того, что крестьянский союз стал массовой организацией, а он, Хань Лао-лю, со всеми своими явными и тайными приспешниками оказался пленником этих масс.

Однажды вечером, несколько дней спустя после того как Го Цюань-хай и Ли Всегда Богатый подслушали разговор Хань Лао-лю с Ханем Длинная Шея, помещичий пастушок, тринадцатилетний У Цзя-фу, возвращался со стадом свиней через южные ворота. Навстречу вышел Го Цюань-хай и велел мальчику прийти на собеседование.

Когда в помещичьем доме все уснули, пастушок вскочил с кана, крадучись перебежал двор, тихо отпер калитку и отправился в назначенное место. Там, в кругу сочувствующих и понимающих людей, он рассказал о своих горестях, повторив уже известную всем историю.

После смерти отца мать попала в руки Хань Лао-лю. Помещик, прожив с ней около года, выгодно продал ее в публичный дом. После этого мальчик уже четыре года как пасет свиней Ханя-шестого. Живет он в сарае на большом дворе и не смеет никуда отлучаться. Денег ему не платят, обращаются с ним жестоко, а Ли Цин-шань бьет его за самую ничтожную провинность.

У Цзя-фу, изнуренный непосильным трудом, был настолько худ и хрупок, что в свои пятнадцать лет выглядел десятилетним. Из года в год, возвращаясь вечером домой, пастушок получал только холодные остатки ужина и вечно был голоден.

Половина сарая, в котором спал мальчик, была отведена под склад, где хранился корм для лошадей, а за тонкой перегородкой помещался свинарник. Зимой для мальчика начинались новые мучения. У него не было даже одеяла, и он всю ночь дрожал от холода.

Наконец в прошлом году пастушок решил уйти от Хань Лао-лю, но помещик заявил ему: