Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы

Его взгляд буравил ее; она вздохнула.

— Идите-ка лучше подобру-поздорову, — сказала она. — Тут ничего не поделаешь!

Торжествующий Гнус — на щеках у него выступили красные пятна — подскочил к капитану.

— Вы слышите? Она сама вам это сказала. Артистка Фрелих удаляет вас из клас… Повинуйтесь! Итак, вперед, начали!

Он уже вцепился в капитана, закогтил его, потащил к двери. Дюжий капитан не противился исступленному натиску. Он только встряхнулся, когда Гнус его отпустил. Но это произошло уже по ту сторону двери, с силой захлопнувшейся перед его изумленной физиономией.

Артист что было мочи стукнул кулаком по столу.

— Старый хрыч, да вы, верно…

— А вы, мой друг…

Распаленный Гнус двинулся на него. Киперт струсил.

— Заметьте себе… суммирую… поскольку артистка Фрелих пользуется, так сказать, моим покровительством, я не потерплю, чтобы ей наносились оскорбления, так же как не потерплю подрыва своего авторитета. Рекомендую почаще повторять это себе, а также записать для памяти.

Артист что-то проворчал, но он был явно укрощен и незаметно скрылся. Артистка Фрелих во все глаза смотрела на Гнуса и вдруг расхохоталась; мало-помалу смех ее сделался тихим, ласковым и ехидным, казалось — она раздумывает о Гнусе и о себе самой: почему она гордится человеком, который смешон в ее глазах?

Толстуха справилась со своим гневом и дотронулась до плеча Гнуса:

— Послушайте-ка, старина!

Гнус, отойдя в сторонку, вытирал лоб; он уже смягчился. Ужас тирана, на мятеж ответствующего безрассудной яростью, и на этот раз сломил его.

— Вот, значит, в дверь входит Киперт, а вот Роза, вот тут вы, а здесь я… — Проникновенным голосом она воссоздавала перед ним картину действительности. — А кроме нас, был тут еще и капитан, которого вы выставили. Он вернулся из Финляндии, и дела у него идут что надо, потому что его судно потонуло, а оно было застраховано… Вы небось судна не страховали? Ну, да это не обязательно. Зато у вас разные там духовные дары. Вам надо их показать, вот и все… Розе, к примеру. Понятно? Капитан — малый видный, денежный и девчонке по душе…

Гнус в растерянности поглядел на артистку Фрелих.

— Ничего подобного, — крикнула она.

— Да вы же сами говорили.

— Господи, вот врет-то!

— Может, вы еще скажете, что ученик господина профессора, черный такой, кудрявый, не сделал вам предложения честь по чести?

Гнус взвился. Артистка Фрелих его успокоила.

— Да она со злости все перепутала. Взять меня за себя хочет только рыжий, который похож на пьяную луну. Он граф, но мне от этого толку чуть, я до него не охотница.

Она улыбнулась Гнусу ласково, по-детски.

— Ладно, пусть я вру, — согласилась толстуха. — А что вы мне должны двести семьдесят марок — это тоже вранье, Розочка? А? Видите ли, господин профессор, я в другое время лучше бы себе язык откусила, чем при вас ей про долг поминать. Ну да ведь своя рубашка, как говорится, ближе к телу. А раз уж вы всех отсюда вышибаете, господин профессор, надо бы вам быть потороватее. Бог с ними, с деньгами, я об них не говорю, но ведь такой молоденькой девчонке хочется любви, да и как не хотеть. А у вас… ничего такого не заметно, это вам, видно, и на ум нейдет. И я уж не знаю, что тут — смеяться или плакать.

Артистка Фрелих крикнула:

— Если я сама молчу, так вам уж и подавно нечего соваться, госпожа Киперт.

Толстуха пропустила ее слова мимо ушей. Гордясь своим заступничеством за благоприличие и нравственные устои, она с высоко поднятой головой вышла из комнаты.

Артистка Фрелих пожала плечами:

— Она женщина необразованная, но, в общем, не злая. Ну, да бог с ней, а то вы еще, чего доброго, подумаете, что мы на пару работаем и стараемся завлечь вас.

Гнус поднял глаза. Нет, такое предположение ему в голову не приходило.

— И вообще я ни с кем на пару не работаю…

Глядя на него снизу вверх, она рассмеялась насмешливо и нерешительно.

— Даже с вами… — И помолчав: — Ведь правда?

Ей пришлось несколько раз повторить свой вопрос. Гнус не замечал мостика, который она ему перекинула. Только ее настроение сообщилось ему, и его бросило в жар.

— Пусть так, — сказал он и протянул к артистке Фрелих трясущиеся руки. Она вложила в них свои. Ее пальчики, грязноватые и засаленные, легко скользнули в его костлявые пальцы. Ее пестрое лицо, волосы, искусственные цветы, словно размалеванное колесо, замелькали перед его глазами. Он совладал с собой.

— Вы не должны брать взаймы у этой женщины. Я решился…

Он проглотил слюну. Страшная мысль пронеслась у него в голове: а что, если гимназист Ломан опередил его в этом решении, — гимназист Ломан, отсутствовавший сегодня в классе и, возможно, прятавшийся в комнате артистки Фрелих?

— Я возьму на себя — безусловно и несомненно — оплату вашей комнаты.

— Не стоит об этом говорить, — тихонько отвечала она. — Есть кое-что поважнее. Да и комната у меня недорогая…

Пауза.

— Она здесь, наверху… Хорошая комнатка… Может, хотите взглянуть?

Она потупилась со смущенным видом — как положено девушке, когда ей делает предложение серьезный человек. И удивилась: ни малейшего желания смеяться, и сердце бьется чуть-чуть взволнованно и торжественно.

Артистка Фрелих подняла на него потемневшие глаза и сказала:

— Идите-ка вперед. Не хочу, чтоб эти обезьяны в зале нас сразу заметили.

Глава десятая

Кизелак открыл дверь в зал, сунул в рот свою посинелую пятерню и негромко свистнул. Из зала тотчас же появились Эрцум и Ломан.

— Спеши, друг! — крикнул Кизелак каждому в отдельности и, жестами приглашая их следовать за собой, вприпрыжку направился к лестнице. — Наконец-то!

— Что наконец-то? — равнодушно спросил Ломан, хотя отлично понял, о чем идет речь, и был очень заинтересован этим.

— Они уже наверху, — гримасничая, прошептал Кизелак. Он снял башмаки и стал подниматься по деревянной пологой лестнице с желтыми перилами, которая все равно скрипела. На втором этаже была дверь. Кизелак знал ее. Он прильнул к замочной скважине. Через несколько секунд, не отрываясь от скважины, он молча и энергично закивал головой.

Ломан пожал плечами и остался стоять на первой ступеньке рядом с Эрцумом, который, разинув рот, смотрел наверх.

— Ну, как ты? — с проникновенным и сочувственным видом спросил Ломан.

— Клянусь богом, я ничего не понимаю, — отвечал Эрцум. — Не думаешь ли ты, что там что-нибудь такое происходит? Кизелак паясничает, по обыкновению.

— Ну, конечно, — из сострадания подтвердил Ломан.

Кизелак все яростнее кивал головой и беззвучно хихикал в замочную скважину.

— Ведь она же знает, что я могу убить этого типа.

— Ты опять за свое?.. А ей, может, так еще интереснее…

Фон Эрцум ничего не понимал. Представление о любви раз и навсегда было заложено в него скотницей, которая три года назад у них в имении повалила его на сено после победы, одержанной им в схватке с ражим пастухом… А тут… кособокий мозгляк; не думает же Роза Фрелих, что он его боится?

— Не думает же она, что я его боюсь? — спросил он Ломана.

— А ты не боишься? — в свою очередь, спросил Ломан.

— Сейчас увидишь!

И Эрцум, вне себя от волнения, в два прыжка перескочил через шесть ступенек.

Кизелак, оторвавшись от замочной скважины, на цыпочках исполнял победный танец. Вдруг он замер.

— Мать честная! — прошептал он, и глаза сверкнули на его бледном, одутловатом лице. Эрцум стал красен как рак и закашлялся. Взгляды их встретились и вступили в борьбу. Взгляд Эрцума настаивал: этого не может быть. Во взгляде Кизелака сквозила насмешка, левое веко у него слегка подергивалось… И вдруг Эрцум мертвенно побледнел, согнулся в три погибели, словно получив удар в живот, и застонал от боли. Шатаясь, он спустился вниз. Ломан стоял там со скрещенными на груди руками, вокруг рта у него залегли скорбные складки. Эрцум как мешок осел на последней ступеньке и обхватил голову руками. Молчанье. Потом глухой голос: