Свобода и любовь (сборник)

– Никогда, Володя, никогда!

Ну, как же «никогда»? А помнишь историю с материей? Помнишь, как допытывалась: почему от тебя духами пахнет? Или: где живет Савельев? Покажи да покажи!

– Я не шпионила, Володя… Это неверно. Меня догадки мучили… Я их гнала, Володя. Я не хотела тебя подозревать. Я не хотела в тебе разувериться.

– Пускай догадки. А все-таки ты ревновала. Прямо не говорила, а мучила меня… Терзала… Да что там говорить! Оба виноваты. – Молчание. Оба думают.

– Володя, неужели такая и будет наша жизнь теперь? – с тоскою спрашивает Вася.

– Не знаю, Вася… Я сам сбился. Не знаю, что и делать.

И опять оба молчат. Много на душе у обоих, а друг до друга добраться не могут. Стенка выросла.

– Может, Володя, тебе в самом деле с ней, с той, лучше будет? – осторожно спрашивает Вася и сама удивляется, что не больно ей так спрашивать.

– Вася! Вася! Не веришь ты мне, вижу я!.. Неужели даже то, что я на смерть шел, когда понял, что тебя теряю, и это тебе не показатель, кого я люблю? – Упрек не только в голосе, упрек в глазах…

Задрожало сердце радостью, счастьем озарились карие Васины очи…

– Володя! Муж мой желанный!

На грудь к нему припала, руками шею обвила, губы Володины ищет.

– Нет, не надо так, Вася! Успокойся, Васюк!.. Видишь, сил моих нет… И целоваться-то еще не могу…

Улыбается Владимир, Васину голову гладит, а в глазах опять печаль…

Нет, не пробить стенки, что выросла между ними. Не найти тропы, что вела бы к сердцу другого через колючий терновник отчуждения…, Владимир первый день на работе, в правление уехал. А Вася и рада свободе. Спешит с утра в партком, а там и на рогожную. Лиза помощи просит, готовить надо совещание союзное.

Спешит Вася в партком, а сама улыбается. Будто из клетки выпустили. Всем-то Вася рада, кажется, точно невесть сколько времени товарищей не видала. И ей рады, соскучились. Васю товарищи всегда любят. Деловитая. Не склочница. На горе отзывчивая. Пришла в партком, и сразу Васю в дело запрягли, тезисы намечать, с докладчиками материалы подготовить…

Смотрит Вася на часы: батюшки! восьмой час! Владимир-то небось заждался. Все ли без нее ему подали к обеду, как доктор приказал? Вася об этом и забыла. Идут с Лизой, разговаривают о московских новостях, что товарищ из центра привез. Многое в партии теперь непонятное делается. Лиза, та с линией не согласна. Она с ребятами с завода держится. На партконференцию своих кандидатов выдвигают, опять борьба с предгубкомом будет. Завидует ей Вася; как сюда приехала, ни в чем участия настоящего не принимает. Точно не партийная, а «сочувствующая».

Все оттого, что женою директора заделалась. Жила бы сама по себе, живо бы опять на дело встала.

Вася вздыхает. И без Лизы знает. Но сейчас об этом и думать нечего. Пусть Владимир раньше как следует оправится, а там она и уедет к себе в губернию.

– Не уедешь ты! Больно ты крепко к своему Владимиру Ивановичу привязалась. Женою заделалась, – досадует Лиза.

Вася молчит. Что скажешь? Права Лиза. Но после того, что Васе пережить пришлось, она уже не жалуется. Лишь бы Володя жив был, лишь бы он-то не страдал.

Пришла Вася домой. А Володи-то и нет.

– Где же Владимир Иванович? Не вернулся еще?

– Как же, возвращался. С трех часов дома был, вас к обеду ждал… Ждал, ждал. Не пришли вы. С Иваном Ивановичем пообедал. А недавно на автомобиле вместе уехали, – осведомляет Мария Семеновна.

Да, вот вам на столе записка есть. Хватает Вася записку.

«Милая Вася, мы уговорились, что теперь между нами будет одна только правда и что ты меня всегда поймешь. Мне необходимо сегодня быть «там». Потом я тебе объясню почему, и ты поймешь, что так надо. По уговору прошу тебя не огорчаться. Твой Володя».

Прочла Вася. Руки опустила.

Опять? Значит, ничего не кончено? Да почему же она думала, что кончено? Разве Володя это сказал? Разве она не знала, что Иван Иванович маячит туда-сюда, между Володей и «той», связью служит? Володя честно исполняет то, чего она от него просила: «правду, только одну правду». Почему же Васе так больно? Почему же подымается снова эта горечь обиды, почему на Володю злоба шевелится, точно он опять ее обманул?

Мария Семеновна, накрывая на стол, неодобрительно поглядывает на Васю.

– Кушать-то будете? – спрашивает она. – Или опять канитель заведете: один не ест, другой не ест, хоть не готовь!.. А там опять ссоры да слезы, пока друг друга не уморите! Как хотите, Василиса Дементьевна, сердитесь на меня или не сердитесь, а я вам правду выложу: не жена вы Владимиру Ивановичу!.. Теперь будете над письмом его убиваться да слезы лить, что к полюбовнице уехал… А я скажу: поделом вам!.. Человек, можно сказать, со смертного одра встал, из-за вас же и отраву принял, а вы, чуть он за дверь, и сама закатилась… Кабы служба – дело другое. Служба своего требует. А то, небось, по вашим митингам шатались… Дур баб наших просвещали! Раньше, чем других учить, у себя бы в доме порядки завели, а то и служить-то у вас одна срамота… Не дом, а чистый вертеп!

И, с сердцем хлопнув дверью, исчезает Мария Семеновна в кухне. Но через несколько минут возвращается уже более благожелательная, с горячей яичницей и стаканом какао.

– Покушайте, Василиса Дементьевна, а думы-то свои оставьте… Всего не передумаете!..

Садится Мария Семеновна рядом с Васей за стол и начинает вспоминать, как такое же дело приключилось в доме покойной генеральши Гололобовой, только все из-за «губернатки», из-за «француженьки» вышло. А потом генерал и генеральша помирились. И отлично до самой смерти генеральши жили. И очень даже счастливы были!..

Вася одним ухом слушает, но Марию Семеновну не прерывает. За время болезни Владимира Вася и Мария Семеновна сдружились. Жалеет Васю Мария Семеновна, а Вася в Марии Семеновне «своего» человека чувствует, устает она от спецов-докторов, от членов правления. Буржуи все. Но зато теперь Васе приходится выслушивать нескончаемые повествования Марии Семеновны о том, как жили «миллионеры» Покатиловы и что любила «покойница генеральша»… Васе это скучно, но ей жаль обидеть Марию Семеновну. Добрая душа она, хоть с первого знакомства и кажется угрюмой.

Сейчас рассказы Марии Семеновны особенно раздражают Васю. Ей хочется остаться одной. Хочется еще раз все обдумать. Что-то себе уяснить. Что-то до конца разобрать.

– Спасибо, Мария Семеновна, за хлеб-соль. Пойду еще бумаги свои разберу.

– Только всего и покушали? Знала бы, не готовила бы… Уморите вы себя, Василиса Дементьевна, этаким манером! И совсем это нестоящее!.. Потому, если уж правду сказать, грош цена полюбовнице Владимира Ивановича! Мизинца вашего не стоит.

То же и Лиза сказала.

– Почему вы так думаете, Мария Семеновна? Говорят, она собою очень хороша.

– Чего там хороша! Напудрена да намазана, что твой клоун! А на уме у ней одни тряпки да чтобы с мужчин больше вытянуть.

– Вы ее знаете? Видели?

Как не знать? До вас сколько раз тут ночевала… Фуфыристая такая! Капризная. Воды-то ей на ночь разогрей… То подай, это подай… В барыню играет, говорит, что к господской жизни с малолетства приучена… Да врет все. Не похоже на это! Настоящие-то господа вежливые были. Прислуге всегда спасибо скажут да пожалуйста, а эта фуфыра только знай командует: «Подайте! Сделайте!.. Уберите!»

– Как ее зовут?

– Как зовут? Нина Константиновна. А фамилия у ней мудреная, я и не запомню… Да ее все так Нина Константиновна по городу величают.

– Хотела бы я на нее раз взглянуть, – раздумчиво говорит Вася, вертя письмо Володи в руках.

– Чего проще! Она каждый день, как музыка, в городском саду гуляет. Пойдемте завтра. Поглядите на эту кралю! Таких, как она, прежде в Москве по ночам на улицах много шлялось…

– На музыке бывает, говорите вы? Что же, пойдемте, Мария Семеновна. Как погляжу на нее, может, и легче станет.

Мария Семеновна с сомнением головою качает. Но Васю не отговаривает. Ей самой любопытно: как это соперницы друг на дружку глядеть будут?