Свобода и любовь (сборник)

– Да уж скорее скорого не пойдешь! А торопиться в таких делах тоже не след… Вы бы, Василиса Дементьевна, раньше подумали. Хоть, конечно, Владимир Иванович виноват перед вами как перед супругой, а и вы не правы. Кто же молодого-то мужа месяцами одного оставляет? Да и если рассудить, Владимир Иванович во всем прекрасный муж… О вас как заботится!.. Какао пьете ли? Яйца ли свежие для вас купила?… О вещах ваших больше вашего думает, отказу вам ни в чем… А что насчет женщин… Так кто же из них не грешен?

Вы супруга, вам и почет. А там что? Деньги заплатил, подарок сделал, и весь сказ!..

Слушает Вася Марию Семеновну, и еще нуднее на душе… Кабы могла она, Вася, так думать, все бы просто было! Не понимает Мария Семеновна, что обида-то не в том… Не друг ей больше Владимир. И веры ему нет… А веры нет, как вместе жить?…

– Не подождать ли до вечера, Василиса Дементьевна? Пойду я домой да и скажу супругу, что вы подумаете и вечером ответ пришлете? Так-то помудрее будет. А то фр! решила! Отчеканила!.. Сгоряча-то и ошибиться можно. Как бы потом не пожалели, не плакались бы.

– Нет, Мария Семеновна, не уговаривайте меня. Как сказала, так и будет. Не вернусь я к нему больше… Кончено.

А у самой губы дрожат и слезинки, крупные, редкие, по похудевшим щекам текут.

– Ну, дело ваше!.. Совет да сказ, а решать-то вам.

Ушла Мария Семеновна, а Васе опять, как раненому зверю, стонать хочется, громко, протяжно, чтобы на весь дом, на всю улицу слышно было. Кончено. Не вернешь! Прощай, Володя!.. Прощай, любимый! Прощай, желанный!

Тянутся Васины худые руки к Володе, рвется к нему наболевшее сердце… Текут слезы по бледным щекам.

А мучитель-разум говорит: «Довольно. Не иди. Кончи. Пора».

Плакала, плакала Вася, уткнувшись в Лизины подушки, да и уснула. Всю ночь глаз не сомкнула, шутка ли!

Проснулась от гудения. Под окном автомобиль тарахтит.

Чей? Вскочила. А вдруг Владимир сам за ней приехал? Надежда-радость в сердце дрогнула. К ставням бросилась. Спешит, открывает. А в дверях уже Вася-рассыльный стоит.

– Несчастье у нас, Василиса Дементьевна. Владимир Иванович отравился.

Что? Что? Метнулась Вася к Васе-рассыльному, за руку схватила. Умер?

– Нет еще, жив. Только очень коряжится, мучится… Вас зовет… Вот Иван Иванович меня за вами и пригнал. На автомобиле.

Как была Вася простоволосая, так в автомобиль и села. Зуб на зуб не попадает, трясет, как в лихорадке.

Убила любимого! Замучила… Не пожалела, на помощь не пришла… Ведь звал ее утром, как звал-то!..

Глаза у Васи стали большие, застывшие. Не горе в них, а будто сама неизбывность. Смерть.

Вася-рассыльный не видит ее глаз. Он бойко рассказывает, как дело было. Ему нравится, что такое новое, неожиданное приключение стряслось!

Съездил утром Владимир Иванович в правление, пробыл полчаса да и домой вернулся. В кабинет прошел. Вася видел, что он к шкафчику подошел, где пузырьки хранятся, чтобы краски на прочность пробовать.

Вася пока двор подметал. Входит в переднюю и слышит: кто-то будто рычит. Пошел Вася в кабинет поглядеть, кто туда забрался… А Владимир Иванович на диване лежит как мертвец. Глаза закатил, рот открыл, а во рту пена… Ну, тут суматоха пошла!..

Вася за доктором сбегал, что за углом живет. Тот как раз кушать сел. Но Вася говорит: так и так человек помирает, кушать потом успеете. Два раза Васю в аптеку гоняли, на автомобиле Иван Иванович прибежал. Дом вверх дном…

Вася слушает и будто не слышит. Нет больше Васи. Есть только Владимир и его страдание. Вася в них растворилась. Не станет Володи, и для Васи жизнь кончена. Останется пустота. Пустота, что страшнее могилы.

Входят Вася с Васей-рассыльным в переднюю, а Иван Иванович как раз доктора провожает.

Жив?

Всё делаем, что возможно. До утра ничего достоверного не скажешь.

Вася на носках пробирается в спальню. Навстречу ей все отчетливее несутся стоны Владимира… И кажется Васе, что это она сама стонет. Разве есть Владимир отдельно от нее, от Васи?…

В спальне беспорядок, непривычно. Ковер закатан, кровать передвинута. Но кровать пуста. Где же Володя? Что-то большое, белое, длинное на диване… Лицо серо-синее. Глаза закрыты… Оборвались стоны…

Что это? Умер?

– Володя! Володя!

Доктор сердито на нее оборачивается:

– Тш… Прошу без истерик.

Доктор возится над Владимиром; ему подсобляет сестра в белой косынке. Лица у обоих серьезные, строгие… Васю к Володе не подпускают.

Открыл глаза Володя, задышал часто-часто… Жив.

– Доктор, – шепотом умоляет Вася, – скажите правду: надежда есть?

Надежда всегда есть, пока сердце работает, кидает доктор недовольным тоном, будто Вася глупости спрашивает.

Что это значит: пока сердце работает? Ну, а если не будет работать?

Но спросить не смеет. Доктор занят, они с сестрой голову Владимира подняли, что-то ему в рот вливают.

А Володя уже снова застонал. Отрывистыми, рычащими стонами: «У-ух! У-ух! У-ух!» Вася слушает. Будто не страдает больше. Застыла вся. Будто чувства свои от боли потеряла. Будто нет Васи.

Вечер пришел. Стемнело. Зажгли лампочку-ночник в спальне. Приезжали еще доктора. Совещались. Гоняли Васю-рассыльного за разрешением для особого лекарства, в здравотдел.

Васю к Владимиру не допускают. И он ее больше не зовет. То будто в забытье впадает, то стонет, отрывисто, тяжко… Вот-вот, кажется, со стоном и дух его от тела отделится… Будто душа Владимира с телом борется, а тело душу не пускает…

Ненужная Вася сейчас, беспомощная. Топчется между докторами, не знает, за что взяться.

И вдруг будто кипятком обожгло: наверное, по городу уже слухи ползут. Скажут, коммунист, а на самоубийство покушался!.. Из-за чего? И пойдет история!..

Скорей, скорей обрезать жало сплетен. Скорей выдумать предлог, почему да что случилось? И сразу смекалка подсказала: грибами отравился! За завтраком поел и вот при смерти! Вспомнила, что, когда у бабки гостила, случай такой в деревне был: приехал из города портной к брату в гости, сам грибов набрал, сам сварил, поел да и умер. Звонит Вася по телефону. Сначала Михайло Павловичу, ему намекнула, что «при свидании» больше объяснит, а пока бедой поделилась: так и так, Владимир Иванович грибами отравился. При смерти лежит. Потом предгубкому. Потом другим товарищам.

Ивана Ивановича предупредила. Тот правленцам объяснил, контору оповестил. И Васе-рассыльному да Марии Семеновне долго втолковывала Василиса, что говорить надо.

Вася-рассыльный, бойкий, смекалистый, носом пофыркивает, плечами пожимает, а сам доволен. Этакий случай выпал! Ему что? Грибами так грибами! Все едино.

А Мария Семеновна руки на животе скрестила и обиженно губы поджала. Никак с грибами согласиться не хочет.

– Да как же можно от грибов-то такую отраву получить? Каждый скажет: что же кухарка-то глядела?

Но Вася твердо требует: всем уже сказано грибов поел, от них и заболел.

Как хотите. А только совсем-то неразумно придумали… Что бы другое, а то грибы! Кто же поганые грибы готовить бы стал?

Ушла Вася из кухни. А Мария Семеновна все успокоиться не может. Сердито ворочает кастрюлями.

Канителились, канителились, путали, путали. Теперь вину на меня своротить хотят. Такую кашу заварили, что и сам дьявол не расхлебает. А теперь, нате-ка, выкуси! Ответчицей Марию Семеновну сделали… Чтобы я поганый гриб от съедобного не отличила? Чтобы я поганый гриб в кушанье положила? Да как же обиду-то такую на человека возвести! Двадцать лет у плиты. Не простая повариха – кухарка за повара!.. Одних аттестатов-то пачка целая. Покойница генеральша Гололобова на что важная была, а меня не иначе как Мария Семеновна звала. И миллионеры Покатиловы к Рождеству мне цепочку золотую и часы подарили. За соуса… А теперь поди ж ты, что придумали? «Мария Семеновна директора погаными грибами обкормила!..» Не ждала я такой обиды, служила, старалась… Василису-то эту жалела, ни разу про любовницу мужа при ней словом не обмолвилась… А вот те людская благодарность!.. Одна несправедливость! А еще коммунисты…