У храма Великой Скорби

– Уходите! – сказал я снова. Я знал, что в такой ситуации «выкатывайся» прозвучало бы куда убедительнее, но язык не повернулся.

Наставник Хуан по-прежнему не двигался с места. Только голову поднял – на губах улыбка, глаза подернуты влагой. Он смотрел на нас, как смотрит ребенок на тигра, – любуясь им и страшась его.

И вдруг в окно, влетел обломок кирпича, а следом осколок стекла, словно хвост за кометой. Он попал учителю прямо в висок – сразу показалась кровь. Хуан схватился за кафедру. Все сидевшие сзади бросились вон из комнаты. Мы поддержали его.

– Ничего, ничего! – через силу улыбнулся он, а кровь уже залила его лицо.

Ни директора, ни заместителя, ли школьного врача не оказалось на месте. Мы решили сами отвезти наставника в больницу.

– Отведите меня в мою комнату, – выговорил он с трудом.

По неопытности мы послушались его и, поддерживая под руки, повели. Войдя к себе, он пошатнулся, хотел было умыться, но, обессилев, упал на кровать. Кровь уже не текла, а хлестала.

Пришел старенький служитель Чжан Фу, взглянул на наставника и сказал:.

– Побудьте с господином учителем, я схожу в школьный лазарет за врачом.

Школьный врач обмыл рану, наложил повязку и велел отвезти Хуана в больницу, поскольку опасность не миновала. Глоток коньяка, казалось, прибавил ему сил, он вздохнул и закрыл глаза. Когда врач снова повторил, что необходимо ехать в больницу, Хуан улыбнулся и сказал шепотом:

– Умирать, так здесь. Ведь я инспектор. Как же я покину школу, когда директора нет на месте!

Старик Чжан Фу вызвался провести эту ночь возле «господина учителя». Мы бы тоже остались, но знали, что десятки глаз будут с презрением смотреть на нас там, на улице; чего доброго, обзовут подлизами. А что может быть страшнее в юности! Людям свойственно принимать сострадание за пресмыкательство. В молодости благие порывы часто уживаются с равнодушием. И нам пришлось покинуть нашего учителя. А когда выходили, до нас донеслось: «Полюбуйтесь! Выкормыши этого борова Хуана!»

На следующее утро старик Чжан Фу сообщил нам:

– Господин учитель заговаривается.

Пришел директор и велел отправить Хуана в больницу, как бы тот ни противился.

Но в этот миг к учителю вернулось сознание. Мы стояли за дверью и все слышали. Рядом с нами был этот тип, преподаватель труда. Он с трудом сдерживал улыбку, поглядывая на белую табличку с надписью «Инспектор» на дверях комнаты наставника, а сам хмурился, словно его очень беспокоило состояние господина Хуана.

Мы слышали, как наставник сказал:

– Хорошо, я поеду в больницу. Но прежде позвольте мне повидаться с учениками.

– Где? – спросил директор.

– В актовом зале. Хочу сказать им несколько слов. Иначе никуда не поеду.

Прозвенел звонок. Собрались почти все ученики. Старик Чжан Фу и директор под руки ввели наставника Хуана. Кровь просочилась через бинт, повязка, словно отпуск, и попросил меня заменить его. Дин Гэну это не понравилось: он сам хотел замещать директора и на сей раз обратился прямо ко мне – просить об этом директора ему, видимо, было неловко. Не помню, что я ответил, но вышло так, что мне пришлось пойти к директору с просьбой не оставлять меня заместителем. Мы обо всем договорились, как вдруг Дин Гэн отказался и ни с того ни с сего подал в отставку. Не захотел даже подождать до конца учебного года. Уговоры не помогли. Не успел директор уехать, как он собрал свои пожитки и исчез.

С тех пор мы с ним, больше не виделись.

Глядя на могилу учителя, я вспоминал все пережитое за эти двадцать лет. Могила почти сровнялась с землей, на небольшом холмике выросли полевые цветы; они были прелестны, и от этого мне стало еще горше. Солнце уже склонилось над бамбуковой рощей у Дабэйсы – храма Великой Скорби, но я не торопился уходить. Так хотелось, чтобы наставник Хуан, полный, в сером халате, пришел и поговорил со мной хоть немного.

Вдруг вдалеке показался какой-то человек – без шляпы, с длинными волосами, в короткой синей куртке. «Видно, прохожий», – подумал я и не обратил на него особого внимания, но он свернул на тропинку и шел прямо ко мне. Неужели еще кто-то вспомнил об учителе?

Он увидел меня, лишь когда подошел к могиле, увидел и остановился как вкопанный. Издали он не заметил меня – я сидел под кленом.

– Ты? – он назвал меня по имени.

Я так и замер, но все никак не мог его припомнить.

– Не узнаешь? Дин…

Не успел он договорить, как я вспомнил – Дин Гэн. Его невозможно было узнать, так он переменился за эти двадцать лет, хотя в чем-то, я даже не мог понять – в чем, оставался «барышней». Длинные волосы спутаны, лицо черное, глубоко провалившиеся глаза гноятся, на белках красные прожилки. Зубы наполовину сгнили; я невольно перевел взгляд на его руки – указательный и средний палец были до половины совершенно желтые. Он смотрел на меня, вытаскивая из кармана сигареты.

Не знаю почему, на меня вдруг пахнуло человеческим горем. Я не питал к нему никаких чувств, и все же… старый школьный товарищ… Я подошел и пожал ему руку – рука у него сильно дрожала. Мы всматривались друг в друга влажными глазами, потом, не сговариваясь, посмотрели на низенький холмик. Я едва сдерживался, чтобы не спросить: «Ты тоже пришел к нему?» Эти слова вертелись у меня на языке. Он закурил и, выдохнув дымок в голубое небо, улыбнулся.

– Я тоже пришел к нему, смешно, не правда ли? – проговорил он и опустился Fia землю.

Я не знал, что сказать, как-то неопределенно хмыкнул и присел рядом с ним.

Он долго молчал, понурившись, попыхивая сигареткой, – словно думал о чем-то. Сигарета догорела уже до половины, когда он наконец поднял голову, стряхнул пепел и сказал с улыбкой:

– – Двадцать лет! А он все еще не простил меня!

Дин указал сигаретой на могилу:

– Он!

– Что? – Мне стало как-то не по себе. Уж не рехнулся ли он?

– Помнишь, как он тогда сказал: «Я не в обиде!»

Помнишь? Я кивнул.

– Когда мы учительствовали в начальной школе, я вдруг уехал. А до этого просил тебя отказаться замещать директора. Помнишь, что ты мне на это ответил?

– Не помню.

– «Я не в обиде»! Вот что ты ответил. И в тот раз, когда я хотел поменяться с тобой группами, ты сказал то же самое. Может, и без всякого умысла, но для меня эти слова – месть, кара! У них – свой цвет – красный цвет бинта, похожего на ядовитую змею. У них свой цвет. Они превратили всю мою жизнь в кошмар. Мечты, долг – все исчезло, как осенние листья с деревьев, с этих вот кленов. Ты, наверное, догадался, почему я тогда хотел замещать директора? Я действовал исподволь, все давно подготовил, чтобы он не вернулся. Но ты сказал эту фразу…

– Неумышленно, – словно оправдываясь, ответил я.

– Знаю. Уйдя из школы, я поступил на службу в речное управление. Работа – не бей лежачего, а деньги хорошие. Через полгода подвернулась выгодная вакансия. Я знал, что некий Ли метит на это место. Я действовал, но и он не зевал – силы оказались почти равными, поэтому долго не было приказа. И тут мы с ним встретились в доме начальника управления, играли в мацзян. Директор намекнул, что из-за нашего соперничества он в затруднительном положении. Я промолчал, а тот, Ли, выбрасывая красную кость, сказал: «Красная! Я уступаю, но я не в обиде!» «Красная!» «Не в обиде!» И вновь встал перед моими глазами Хуан… и бинт, сквозь который сочилась кровь! Я едва доиграл партию. Я не мог больше видеть этого Ли – он казался мне двойником инспектора Хуана. Он доконал меня этими словами, проклял мою душу. Если существуют оборотни – он один из них. Я бросил работу. Я больше не мог! Не мог! – На лбу у него выступили капли пота.

– У тебя, видно, со здоровьем плохо, нервы не в порядке, – я говорил так, чтобы успокоить его, сам я не верил россказням о чертях и духах.

– Клянусь тебе, я вовсе не болен. Хуан в самом деле преследует меня. Лживый он человек. Все добреньким прикидывался. Он и проклял меня так – будто простил. Все одно к одному, ясно. Уволившись из управления, я вскоре женился… – Тут Лицо у него исказилось, он стал похож на коршуна, потерявшего птенца.