Любительский вечер

Хоть сестры и пришли рано, за сценой стояла невообразимая кутерьма. Представление уже началось, играл
оркестр, и из зала то и дело доносились взрывы аплодисментов. Вторжение любителей нарушало обычное течение закулисной жизни, новоиспеченные актеры толпились за кулисами, в коридорах, уборных, путались у всех
под ногами и всем мешали. Особенно досаждали они артистам-профессионалам, которые держались особняком,
как и подобает представителям высшей касты, свысока
смотрели на париев-любителей и обходились с ними надменно и грубо. Эдну затерли, затолкали, на нее покрикивали. Судорожно вцепившись обеими руками в свою
драгоценную кошелку, она бродила в поисках свободной
уборной и в то же время старалась все подметить и все
запомнить.

Уборную она в конце концов отыскала — тесную клетушку, уже занятую тремя другими «дамами-любительницами», которые гримировались, громко и визгливо пререкаясь из-за места перед единственным зеркалом. Несложный костюм и грим не потребовали много времени, и
Эдна выбралась из уборной, оставив трио дам, заключивших краткое перемирие, чтобы вволю позлословить
насчет новенькой. Летти не отставала от Эдны ни на шаг; и, проявив немало терпения и упорства, сестры,
наконец, протолкались в укромный уголок за одной из
кулис, откуда вся сцена была видна как на ладони.

Худенький чернявый человечек в цилиндре и фраке,
чрезвычайно прыткий и жизнерадостный, вальсировал по
сцене, изящно перебирая ножками, и тоненьким голоском пел что-то о ком-то или о чем-то, по-видимому, очень трогательном. Когда послышались замирающие ноты последнего куплета, крупная дама с копной необыкновенно
пышных белокурых волос грубо протиснулась вперед,
наступила всей тяжестью на ногу Эдне и высокомерно
ее оттолкнула. «Чёртовы любители!» — прошипела она и мгновенье спустя, уже сладко улыбаясь, раскланивалась перед публикой, в то время как чернявый нелепо
кружился вокруг нее на цыпочках.

— Здорово, девушки!

Приветствие это, произнесенное нараспев над самым
ухом Эдны, заставило ее вздрогнуть от неожиданности.
Обернувшись, она увидела перед собой гладкую и круглую, как луна, физиономию. Обладатель ее, добродушно
улыбающийся молодой человек, был одет и загримирован
под бродягу, какими их уже десятилетия изображают на
сцене, только неизбежные бакенбарды почему-то отсутствовали.

— Приляпать их минутное дело, — пояснил он, заметив, что Эдна ищет что-то глазами, и покрутил в руке
недостающее украшение. — Уж очень в них потеешь, — 
 простодушно добавил он. — А у вас что за номер?

— Лирические песенки, — ответила Эдна как можно
непринужденнее.

— Чего это ради вы вздумали выступать? — спросил
молодой человек без обиняков.

— Да просто так, для собственного удовольствия. А
для чего же еще? — в свою очередь, закинула удочку
Эдна.

— То-то я вас сразу приметил. Уж не от газеты
ли вы?

— За всю жизнь я только раз видела живого редактора, и он… и… я… словом, мы не очень поладили, — ответила она уклончиво.

— Насчет работенки ходили?

Эдна небрежно кивнула, хотя в душе волновалась и
не знала, как бы половчее переменить тему разговора.

— И что же он вам ответил?

— Сказал, что за ту неделю к нему уже обращалось
восемнадцать девиц.

— Значит, от ворот поворот? — Молодой человек с
лунообразной физиономией громко захохотал и хлопнул себя по ляжкам. — Мы, видите ли, теперь недоверчивы
стали. Воскресные газеты очень даже не прочь разделать
наши любительские вечера и в лучшем виде преподнести
читателям, ну а у директора на этот счет другое мнение.
Как подумает, что его могут пропечатать, так и зайдется.

— А вы с каким номером?

— Кто? Я? Сегодня я в роли бродяги. Ведь я Чарли
Уэлш.

Назвав свое имя, молодой человек, по-видимому, счел,
что дальнейших расспросов не потребуется, но Эдна смогла только вежливо протянуть:

— О, вот как!

И чуть было не прыснула со смеху — такое разочарование и обида отразились на лице ее собеседника.

— Нет, вы в самом деле никогда не слышали о Чарли Уэлше? — искренне возмутился он. — Да вы, как я вижу,
совсем сосунок. Но ведь я же Уникум, Любитель-Уникум. Где-нибудь-то вы должны были меня видеть. Я ведь
везде выступаю. Если бы я захотел, я мог бы стать профессионалом, но в качестве любителя больше выколачиваешь.

— А что такое «Уникум»? — осведомилась Эдна. — 
Я ведь не знаю.

— Сейчас объясню, — галантно предложил Чарли
Уэлш. — Уникум — это значит единственный в своем жанре, то есть тот, кто исполняет какой-нибудь номер лучше всех других исполнителей. Вот это и есть Уникум.
Ясно?

Эдна поспешила уверить Уэлша, что все совершенно
понятно.

— А для большей ясности, — продолжал он, — полюбуйтесь на меня. Я единственный любитель на все амплуа. Сегодня я, например, показываю, как любитель играет бродягу, это куда труднее, чем просто сыграть бродягу, зато тут настоящая игра — это и любительство
и искусство. Ясно? Я все могу — от трагического монолога
до оперетты и конферанса. На то я Чарли Уэлш, Любитель-Уникум.

И пока чернявый худенький человечек и дородная
белокурая красавица нежно заливались на сцене, пока
на смену им выступали со своими номерами другие профессионалы, Чарли Уэлш просвещал Эдну. Он наговорил ей много всякого вздора, но и много такого, что могло
пригодиться для воскресного «Интеллидженсера».

— Фью, — присвистнул он. — Их светлость уже охотится за вами. Ваш выход первый. Когда будете на сцене, не обращайте внимания на шум. И непременно доводите
номер до конца.

В эту минуту Эдна почувствовала, что карьера журналистки ее больше не прельщает, ей хотелось только
одного — бежать отсюда куда глаза глядят. Но директор
(он же и режиссер), как страшный великан-людоед из
детской сказки, преградил ей путь. Оркестр уже играл
первые такты ее песенки, и шум в зале, как по команде,
стих, уступив место выжидательному молчанию.

— Смелей, — шепнула Летти, крепко сжимая руку сестры, а над ухом послышался повелительный окрик Чарли Уэлша:

— Ну, не трусить!

Но ноги Эдны словно приросли к полу, и она бессильно прислонилась к размалеванной кулисе. Оркестр
снова заиграл вступление, и какой-то писклявый голос в
зале пронзительно выкрикнул:

— Загадочная картинка! Где Нэнни?

Публика встретила остроту дружным взрывом смеха,
и Эдна еще плотнее прижалась к кулисе. Но тут могучая
длань директора опустилась на ее плечо и вытолкнула ее к рампе. На мгновение из-за кулис показалась мужская рука и пола черного пиджака, и зал, правильно оценив положение, загрохотал от восторга. Рев голосов, шиканье, топот заглушали оркестр, и Эдне показалось, будто смычки беззвучно ходят по струнам. Она не знала, когда вступать, и, встав в позу, подбоченясь, напряженно вслушивалась, стараясь уловить музыку. Зал снова начал бесноваться. Как Эдна узнала впоследствии, публика
охотно прибегала к этому несложному приему, чтобы
смущать певцов-любителей.

Но к Эдне уже вернулось присутствие духа. Она видела перед собой весь зал от партера до галерки, видела
море улыбающихся и искаженных смехом лиц, слышала нарастающие раскаты смеха, и в ней вскипела горячая шотландская кровь. Глядя на усердствовавший, но
безгласный оркестр, она вдруг решилась. Не произнося
ни звука, она стала шевелить губами, открывать рот, простирала к зрителям руки, раскачивалась из стороны
в сторону, делая вид, будто поет. Желая заглушить голос
певицы, зрители зашумели еще сильнее, но Эдна с невозмутимым спокойствием продолжала свою пантомиму.


Казалось, прошли часы; наконец, шутка, видимо, наскучила публике, зрителям захотелось послушать, и они
угомонились. Тут и обнаружилась игра Эдны. Несколько
секунд в зале стояла мертвая тишина, только оркестр
продолжал играть да видно было, как беззвучно шевелились губы Эдны. Тогда зрители поняли все и опять словно с цепи сорвались, — но на сей раз они неистово аплодировали девушке, которая так ловко сумела их провести. Эдна воспользовалась благоприятным моментом, чтобы раскланяться, и, пятясь, скрылась-за кулисы — прямо в объятия Летти.