Дорога в Толмин

— Конечно, слушаю, — подтвердил мальчик, который на этот раз действительно слушал с интересом. — А что было с Равничаром дальше?

— С Равничаром случилось так, что он и впрямь стал одержимым. Стоило втемяшиться чему-нибудь в его голову, и он забывал обо всем на свете, даже о жене и детях. Вот эта одержимость его и погубила.

— Он что, покончил самоубийством? — спросил мальчик.

— Нет, утонул. А случилось это так: вечером у него сидели мужики — тогда в Равнице был трактир — и вели разговоры. Они любили потолковать с Равничаром, потому что тот много знал и умел рассказывать о том, что знает. Говорили о том о сем, как водится, а когда вдоволь наговорились, начали расходиться. Завоглар, позевывая, вздыхал: мол, как было бы хорошо, будь лед понадежней — дело было зимой, — тогда бы он легко перебрался через Идрийцу и завалился в постель. Словом, во всем виноват Завоглар. И этого греха он себе до смерти простить не мог. «Если б я такого не сказал! Если б не сказал!» — повторял он, уже будучи стариком, и кулаком бил себя в грудь — так тяжело было у него на сердце… Да, слово — страшная вещь! Человек не ведает, когда оно, это слово, вызовет обвал или станет причиной смерти. Вот такие дела! Так было и в тот раз. Заспорили: выдержит лед человека или не выдержит. Вопрос прямо для Равничара. Он утверждал, что лед выдержит, хотя еще и недостаточно прочный, надо только побыстрее бежать. Мужики, конечно, в смех, а Равничар вспыхнул, как огонь, и к дверям: мол, сейчас посмотрим! Мужики его успокаивают, да куда там! Стоит на своем, будто одержимый. Да он и был одержимый. Его не пускали, а он вырвался и бегом к реке. Бросились за ним, просили, пускай не дурит. Жена в одной рубашке прибежала и, заламывая руки, умоляла его пожалеть детей, не делать глупости. Равничар на нее даже не посмотрел, как будто ослеп и оглох. «Сейчас увидите», — сказал мужикам и помчался по льду. Настала мертвая тишина, как говорится. А потом раздался крик. Темнотища была — хоть глаз выколи, вот Равничар и закричал, чтобы люди знали, что он уже на том берегу. Жена от счастья плакала, крестилась, опять умоляла его, чтобы он, ради бога, вернулся через мост. Равничар снова крикнул. И снова настала мертвая тишина, все знали: сейчас он помчится назад. И он помчался. Слышали, как он скользил по льду, увидели его почти в двух метрах от берега и с облегчением вздохнули, когда он воздел руки и с гордостью воскликнул: «Ну что, видели?» — и больше они его не видели; именно в этот миг что-то негромко треснуло, и он исчез. Только вода булькнула.

— А! — вскричал мальчик. — Лед проломился!

— Э, нет! Не проломился, — возразил отец. — Равничар в темноте взял на две пяди правее и угодил в прорубь, которую в тот вечер сам сделал, чтобы брать воду для скотины. Вот такие дела.

— И его не могли спасти? — с волнением спросил мальчик.

— Как тут спасешь? Место глубокое, не меньше пяти метров, вокруг слабый лед и кромешная тьма. Целую неделю искали… «Дьявол забрал его к себе!» — утверждали святоши. «Да он просто дурак был!» — возражали другие. Это правда, что он был дурак. Только что доказывает такая дурость? Такая дурость доказывает, что Равничар был мужик что надо, такой человек… как бы это сказать… такой человек, который за свои убеждения, за свои идеи готов, как говорится, рисковать жизнью. Если бы его послали учиться, он бы, пожалуй, стал… кто знает, кем бы он стал? Ученым, как говорится… Изобретателем? Кто знает? Во всяком случае, он был необыкновенным человеком… И одному богу известно, сколько таких людей рождается в этих местах! Ты меня слушаешь?

— Слушаю, — горячо подтвердил сын. — А что было с другим Равничаром, тем, который всегда стоял на мосту?

— С тем все было иначе. Если старый Равничар был чокнутый умом, то младший — сердцем. Нет, я не говорю, что ему не хватало ума! Ума у него хватало, я хочу сказать, хватало для понимания, и знал он много, а вот для жизни ума не было. Да и не видел он ее, этой жизни. Работать вообще не работал. Хозяйство распадалось: стог у него осел, свинарник у него осел, половина хлева — тоже, и даже дом бы осел, если бы не был построен из такого здорового камня, к которому веками ни одна хвороба не пристанет. Все у него, значит, шло прахом. А знаешь, почему?

— Нет, — отозвался мальчик.

— Пожалуй, ты уже достаточно взрослый, и я могу тебе об этом рассказать. Из-за любви. Да, из-за любви. И какой же большой должна была быть эта любовь, если из-за нее пропало такое хозяйство, как Равница. Видишь, это доказывает, что в нашем сердце скрывается огромная сила, способная все разрушить. И сила эта — самая прекрасная — любовь. Разве не удивительно, верно?.. Удивительно, в самом деле удивительно. Строит — и разрушает. Рождает — и убивает… Да ладно, хватит об этом, — махнул он рукой, потому что ему показалось, будто мальчику неловко.

Тому и правда было неловко, и, чтобы скрыть замешательство и показать себя взрослым мужчиной, он спросил:

— Что же случилось с Равничаровой любовью?

— А случилось вот что, — подхватил отец. — Когда он был парнем, пожалуй, ему еще и двадцати не было, он влюбился в Краличкову Оттилию. Все ее называли Отти. Умная была, сообразительная и красивая, конечно. По-настоящему красивая. И живая. К тому же приветливая и симпатичная. А как она пела! Словом… как бы это сказать…. удивительное создание, как говорится. Удивительное создание! — повторил отец и покачал головой, как будто и сейчас видел девушку перед собой.

— Откуда же она такая взялась? — спросил мальчик. — Ведь Краличковы некрасивые. И не умные вовсе. Кривоногие, мосластые! Веснушчатые и придурковатые.

— Так ведь то были не те Краличковы, которые сейчас живут в домишке. Тех не осталось. Только мать Отти живет в Опенаке. Ей уже под восемьдесят, а до сих пор видно, какая была красавица. Отти была на нее похожа. Только еще красивее. В самом деле, удивительное создание. Только один недостаток у нее и был: она была Кралинкова. Ты знаешь, какая у Краличковых халупа. И земли ровно столько, чтобы завернуть в нее лачугу, взять все под мышку да унести куда хочешь. А Равница — хозяйство завидное, оно и понятно, что там и слышать не хотели о такой невесте. Ну, если бы старый Равничар был жив, все было бы иначе. Но тогда, надо тебе сказать, Равницей уже командовала Равничарица. После смерти мужа она стала упрямой да косной, другой такой во всей долине не было. Сразу же как умер Равничар, она заколотила мастерскую, сожгла в печи его книги, а потом киркой да топором разнесла в куски все приспособления и механизмы, которые нашлись в доме. Закрыла трактир и начала хозяйствовать по-старому, даже семян не покупала. «На Равнице есть все, что надо», — говорила она. Детей держала в узде. Даже когда повырастали. И взрослые должны были ее слушаться. Поженила их по своей воле… Можешь себе представить, что было, когда Тоне сказал, мол, хочет жениться на Отти. Мать только сказала: «Нет!» — и для нее дело было кончено. Но не для Тоне. Для него все только началось. Для начала он заболел. Ни за какое дело не брался. Целыми ночами читал, а днем простаивал на мосту и глядел в туман над плотиной, а то лежал под лиственницами и не отрываясь смотрел сквозь редкие ветви в небо. Равничарица подбирала ему невесту за невестой — за него каждая бы пошла, парень красивый да статный, — однако Тоне стоял на своем — нет. Равничарица угрожала, что перепишет завещание на Янеза, на младшего, того самого, который сейчас в сумасшедшем доме. Тоне только пожал плечами, дескать, ему все равно. Завещание старуха, конечно, не изменила, Янеза она не любила, тот был нудный, мерзкий и подлый малый, Тоне же, несмотря ни на что, был ей по сердцу… Так продолжалось несколько лет. О, Равничары были страшно упрямые! Напоследок у матери, которая была одной ногой уже в могиле, вскипела кровь. «Я тебе выбью ее из головы!» — крикнула она и схватилась за палку. И что в ответ? Сын сам упал перед ней на колени и умолял, чтобы она его избила, может, ему станет легче. Мать отшатнулась и побледнела как мел: «Несчастный!» Потом перекрестилась и принялась его бить… Она его и после била не раз, только ему не полегчало. Как одержимый оставался…