Избранницы

— И чем ты теперь живешь?

— Мне завтра должны заплатить. Я дал взаймы учителю сто злотых и теперь сам без гроша. Если бы ты могла до завтра…

— Нет у меня. Однако могу дать тебе что-нибудь поесть. Иди через ворота во двор и подожди.

Сестру Роману мне удалось упросить. Неся тарелку с теплой кашей от вчерашнего ужина, я вышла на каменную лестницу.

Они стояли под стеной. Ка́роль обнимал Гельку.

Я отшатнулась, у меня вдруг иссякли силы. Я поставила тарелку с кашей на лавку, а сама села рядом. Они прошли мимо и, занятые друг другом, не обратили на меня внимания. Расстались они на веранде. Гелька вскинула ему руки на шею и поцеловала в губы.

Она ушла счастливая. Я слышала ее легкие шаги, когда она поднималась по лестнице, радостно напевая: «Как заря, приход его…»

Кароля я догнала уже возле калитки.

— Ты — свинья! Я знаю все, — едва сдерживая рыдания, крикнула я. — Ты пришел не к матушке, а только к Гельке! Не вздумай еще приходить сюда! Не вздумай, — слышишь?

— Было у меня для панны Гелены место.

— Ты сказал, что женишься на ней.

— А что же, не могу, что ли, жениться? Могу сделать это хоть завтра.

— Завтра не можешь, потому что завтра страстная суббота! — крикнула я в отчаянии. — И зачем ты кружил ей голову? Наобещаешь, наврешь, а потом забудешь обо всем и пойдешь себе своей дорогой.

— Я должен настраивать органы у иезуитов, — без особой убежденности сообщил он. — Возьму аванс и заплачу за то, чтобы панна Гелена целый год могла учиться. Через четыре года она сдаст на аттестат зрелости и мы сможем повенчаться. Я бы мог давать ей уроки фортепианной игры. Еще сегодня скажу этому учителю…

— Иди вон! — крикнула я, не желая слушать дальше.

Он вышел. Но из-за калитки еще раз высунул голову и тоном совершенно искренним, с ноткой огорчения, признался:

— Забыл поздравить ее с праздником. Если бы ты была так добра и сказала панне Гелене, что я желаю ей…

Я захлопнула калитку перед самым его носом и, исчерпав этим все свои силы, поплелась к дому.

В страстную субботу наш приют напоминал остров, только что поднявшийся со дна морского. Каждая дощечка, каждая рейка лоснились от сырости. Распухшие от соды, красные от ледяной воды руки мы прятали в фартуки. В трапезной Зуля и Казя раскрашивали пасхальные яйца. По коридорам носились соблазнительные запахи. Бережливость и экономия монахинь, о которых говорила нам матушка-настоятельница, принесли свои ощутимые результаты: сестра Романа суетилась возле печи, ставя в нее противни с печеньем. Девчата рассказывали друг другу, будто каждая из нас получит кусок колбасы, два яйца и еще по два ломтика белого хлеба.

В трапезной делались последние приготовления. Сидя верхом на самой верхней ступеньке лестницы-стремянки, я развешивала белые занавесочки вдоль оконной фрамуги, когда в комнату ворвалась Геля. Следы слез на щеках, яркий румянец и прерывистое дыхание поразили меня. Я поняла, что катастрофа уже наступила.

— О чем ты говорила с ним? Ты ему сказала что-то такое, что он не хочет теперь со мной разговаривать. Почему ты не сказала мне, что это твой знакомый?

— Подожди, — беспомощно пролепетала я. — Ведь я сама не знала…

— Что ты ему на меня наговорила? — ревела Гелька, тряся стремянку.

— Перестань! Перестань, а то упаду…

— Ну и падай! Я должна знать, что ты ему на меня наговорила. Пусть я целовалась с парнями, которые были у нас на вечере, но люблю я его! Его! — Словно ничего не соображая, она трясла стремянку. — Думаешь, я не знаю, какой он? Все знаю! Знаю его лучше, чем ты! Ну, говори же!..

Лестница дрожала. Я была уверена, что вот-вот упаду, и от страха у меня кружилась голова. Душераздирающий плач Гельки, истощение, вызванное многодневным постом и утомительно-тяжелой работой в костеле, привели к тому, что перед глазами у меня пополз туман, я увидела прямо перед собой расширенные от ужаса глаза Гельки, что-то екнуло во мне… и все вокруг погрузилось в темноту…

В пустую спальню проникал колокольный звон. Триумфальные звуки возглашали о воскресении Христа. Я лежала и глядела в окно. На тарелке возле моей койки покоились нетронутые кусочки кулича.

Я услышала какой-то шорох и приподняла голову с подушки.

— Кто там?

— Я… — послышался тоненький голосок из-под кровати.

— Кто — «я»?

— Ну, я… — и из-под кровати выползла на четвереньках Сташка.

— Чего ты там искала?

— Ничего.

— Зачем же тогда туда влезла?

— Я пришла посмотреть… — пристыженно прошептала она.

— На что?

Сташка стояла с опущенными глазами и теребила одеяло. Потом подняла веки и, вперив в меня любопытный взгляд, прошептала:

— Я пришла посмотреть ангелочка.

— Какого ангелочка?

— А когда Людка умирала, сестра Алоиза говорила, что если умирает «рыцарь господа Христа», то душа его превращается в ангелочка… и летит прямо на небо.

— Ничего не увидишь, — ответила я с горечью. — Хоть бы все тут перемерли, все равно из-под этих вонючих одеял ни один ангелочек не выпорхнет на небо.

Осторожно ступая на цыпочках, Сташка вышла за дверь.

Я соскочила с койки. При одной лишь мысли, что я могла умереть из-за этого глупого падения с лестницы, я почувствовала бешеный прилив сил. Распахнула окно. Крыша, блестящая от дождя, стайки воробьев, какая-то смутная надежда, похожая на паутину, дрожащую на тонких ветках деревьев, — все это привело меня в дикую радость. Я не умру! Я не буду ангелочком! Никогда! Никогда! Я вознесла обе руки к небу и запела: «Как заря, приход его…»

Я спустилась вниз и остановилась в тихом коридоре. Мною овладело раздумье. Какими долгими казались месяцы, но как быстро они проходили. Не так давно, осенью, я убирала костел, а несколько дней тому назад уже украшала на пасху гроб Христа. На дворе была весна… Но вдруг мною овладела печаль. Вырваться отсюда как можно быстрее! Куда угодно, лишь бы подальше!

Я стояла перед шеренгой образов. Внимательно приглядывалась к святым, словно на их ликах можно было вычитать ответ на вопрос, почему я до сих пор нахожусь здесь, в приюте. Однако набожные лики мне ничего не ответили.

Менее важные святые, выставленные в коридорах, напоминали собою бедняков, столпившихся на паперти костела. Святые поважнее были размещены в притворе часовни и производили впечатление более церемонных и самоуверенных: А самые высокочтимые, в золотых рамах, занимали целую стену в часовне и висели на разной высоте, в зависимости от степени своей важности и значимости.

Я кивнула головой святому Франциску Сальскому, которому титул доктора богословия и сан епископа обеспечивали место возле святого Франциска Ассизского. Святой Франциск Борджиа, ведущий свое происхождение от князей Гандии, висел вблизи алтаря и выше святого Франциска Караччиола, который был духовным пастырем только рабов и узников. А все они, вместе взятые, оттеснили на самый край святую Франциску Вдову-римлянку…

Вздохнув по поводу молчаливого спора из-за мест, который вели на стене все эти святые, я пошла искать Гельку. Нашла ее в хлеву. Сердце забилось у меня учащеннее, когда я увидела исхудавшее лицо и синяки под глазами. Гелька сидела на ящике, вся подавшись вперед, подперев рукою голову.

Несмотря на всю свою взволнованность, я начала довольно ершисто:

— Что ты сидишь, как плачущая божья матерь?

— Оставь меня в покое.

— Простите великодушно. Если хотите, могу выйти.

Однако я не выходила.

— Даже Христос не якшался постоянно с апостолами и время от времени пребывал в одиночестве, — огорченно протянула Гелька. — Он тоже должен был набираться сил для разговоров с голытьбой, которая следовала за ним. С каждой из вас в отдельности можно еще выдержать. Но когда тридцать сирот вместе… — она умолкла.

В хлеву стало тихо. Только кабанчик, роясь в соломе, смешно похрюкивал… Гелька закрыла лицо руками и сидела не шелохнувшись. Сердце у меня стучало так, словно хотело сломать ребра и вырваться наружу. Мне казалось, что я скорее умру, нежели скажу о том, ради чего пришла к ней. Однако я все-таки сказала: