Молчаливый полковник Брэмбл

Мэр преподнес ключи от города на серебряном подносе с лавровыми венками.

— Я прикасаюсь к ним, гражданин мэр, и возвращаю их вам, — ответил Бонапарте.

Национальные гвардейцы выстроились шпалерой вдоль его пути. То и дело раздавались возгласы: «Да здравствует Бонапарте! Да здравствует первый консул!» Это повторялось тысячи раз и с неописуемым восторгом. Первый консул посетил мануфактуру ван Мопеца и распорядился выдать каждому рабочему однодневное жалованье. День завершился общегородской иллюминацией и блистательным балом.

Вскоре после своего бракосочетания с Марией-Луизой Наполеон, сопровождаемый императрицей, прибыл сюда снова. Площадь Святого Ферреоля, украшенная красными и белыми драпировками, а также гирляндами зелени, являла собой восхитительное зрелище. Опять воздвигли триумфальную арку и на ней укрепили полотно с надписью на латыни:

Еще несколько страниц, и читатель переносился в март 1814 года; шесть дней подряд город Эстре не получал из Парижа никакой почты, после чего узнал об отречении императора от власти.

«В 3 часа пополудни члены магистрата, собравшись в ратуше, звуками набата созвали горожан. Мэр появился на балконе большого зала заседаний и провозгласил одобрение жителями города возврата династии Бурбонов. Присутствующие встретили эту весть тысячекратно повторенными выкриками «Да здравствует король! Да здравствует Людовик XVIII!» Все украсилось белой кокардой.

Вскоре стало известно, что Людовик XVIII высадился в Кале и должен проследовать через Эстре. Был организован почетный караул, а у ворот Святого Ферреоля воздвигли еще одну триумфальную арку, на которой значилось:

Священники всех приходов подошли поближе, чтобы приветствовать короля, а мэр преподнес ему ключи от города в серебряной чаше, увитой геральдическими лилиями. Король ответил ему:

— Господин мэр, я беру цветы и возвращаю вам ключи.

В этот момент матросы и грузчики выпрягли коней из кареты и повлекли ее за собой через ворота в город. Это вызвало настолько сильную экзальтацию толпы, что описать ее просто невозможно. На фасадах всех домов были натянуты белые и голубые драпировки, укреплены гирлянды и призывы. Развевались белые знамена, испещренные геральдическими лилиями.

Король присутствовал при исполнении «Те Deum» [89] в церкви Святого Ферреоля, а затем направился в своей карете, по-прежнему запряженной матросами, в аббатство Сен-Пьер, где для него были приготовлены покои».

Постепенно вечерело, жирный шрифт старинной книги становился все менее различимым, но Орелю очень хотелось вкусить сполна меланхолическую историю обитателей города Эстре, чьи привязанности были столь непостоянны; пропустив описание триумфального визита Карла X, он добрался до июльских дней.

«29 июля 1830 года газет не привезли; но из писем и рассказов нескольких путешественников, прибывших из Парижа, явствовало, что над башнями собора Парижской Богоматери взвилось трехцветное знамя. Прошло немного дней, и все узнали, что бои прекратились и героическое население столицы овладело всеми главными зданиями.

Вскоре Луи-Филипп, сопровождаемый герцогами Орлеанским и Немурским, следуя по пути в Лилль, остановился в Эстре. Здесь, под триумфальной аркой его встретил мэр и корпус муниципальных депутатов. На фасадах всех домов пестрели туго натянутые трехцветные драпировки. Громогласные приветствия огромной толпы сотрясали воздух. Король направился на площадь Святого Ферреоля, где его ожидала национальная гвардия и несколько рот таможенников. Различные подразделения городской гвардии в наилучшем парадном обмундировании, несколько диковинные с виду сельские гвардейцы и среди них наполеоновские ветераны в своих мундирах давних времен, неустрашимые матросы из Кайе, триумфально несущие десять старых трехцветных знамен, полученных в награду за успехи в состязаниях по рыбной ловле, матросы таможенных сторожевых судов с карабинами на ремне за спиной и саблями в руке — все сливалось в живописнейшую картину, и этот красочный праздник вызвал в душе короля и его штабных офицеров поистине трепетное волнение».

На этом заканчивалась книга Жана Валина. Но Орелю, глядевшему на медленно погружающийся в сумерки сад, захотелось представить себе дальнейшее: конечно же состоялся визит Ламартина, затем Наполеона III, опять и опять триумфальные арки и соответствующие надписи на них, а в более позднее время здесь, быть может, побывали Карно [90] или Файер [91], которые на все той же площади Святого Ферреоля получали от мэра заверения в неизменной преданности республиканским институтам верноподданных жителей Эстре. Потом Орель подумал о будущем: какие-то новые, неизвестные руководители, какие-то иные драпировки, может, просто красные или синие, и все это до того дня, когда некий слепой бог ударом ноги раздавит весь этот почтенный человеческий муравейник.

«А ведь всякий раз, — продолжал размышлять Орель, — весь этот энтузиазм вполне искренен, клятвы вполне лояльны, и эти честные лавочники счастливы видеть, как под старинными сводами городских ворот проезжают все новые и новые властители, которых они никогда не выбирают.

О счастливая провинция! Ты послушно приемлешь любые империи, в муках рождаемые в Париже, а падение еще одного режима не меняет для тебя ровным счетом ничего, кроме слов приветственной речи или цветов на серебряном блюде… Жаль нет здесь доктора О’Грэйди, уж он-то процитировал бы для меня по этому поводу что-нибудь из Экклезиаста!»

Он попытался вспомнить:

«Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?»

«Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки».

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…»

— Орель, — сказал незаметно подошедший полковник Масгрэйв, — если после обеда захотите понаблюдать за артиллерийским обстрелом, поднимитесь на холм. Все небо озарено… Завтра утром пойдем в наступление.

И действительно — какой-то далекий и приглушенный грохот доносился сквозь тихий, спокойный вечерний воздух. С каланчи в испанском стиле, построенной на главной городской площади лет пятьсот назад, раздавался меланхоличный трезвон. Над обеими колоколенками церкви Святого Ферреоля зажглись первые звезды, и старинный, высокомерный городок заснул под знакомый гул слизкого сражения.

XXII