Любовь - только слово

И поэтому я иду обратно в дом и прислушиваюсь к тому, о чем говорят в своих комнатах дети, как они стонут и кричат, тихо вхожу в свою комнату и вижу, что Ноа и Вольфганг уже выключили свет. Оба спят. Я ложусь в свою кровать. Вольфганг глубоко дышит.

Скрестив руки под головой, я думаю о том, что завтра, в три часа, снова увижу Верену Лорд. Ее тонкое лицо. Ее иссиня-черные волосы. Ее чудесные, печальные глаза.

Завтра я принесу ей браслет. Может, она рассмеется. Она такая красивая, когда смеется.

Завтра в три.

Верена Лорд.

Часть вторая

Глава 1

— Germania omnis a Gallis Raetique et Pannoniis Rheno et Danuvio fluminibus, a Sarmatis Dacisque mutuo metu aut montibus separatur; cetera Oceanus…

— Достаточно, — сказал Хорек. — Пожалуйста, переведите, фрейлейн Ребер.

Пятое сентября 1960 года. Первый школьный день, последний урок. Латынь. Взгляд на часы. Двенадцать часов десять минут. А урок заканчивается в двенадцать часов тридцать минут…

В классе двадцать два ученика: двенадцать немцев, три француза, один англичанин, три швейцарца, один японец и два австрийца. Мы сидим в светлом современном обустроенном классе, в котором изготовленная из стальных труб мебель расставлена полукругом. Ни одной старомодной кафедры на подиуме. Стол и кресло учителя из таких же стальных конструкций, как и у нас, на одном уровне.

— Ну, фрейлейн Ребер, будьте любезны, начинайте, Геральдина Ребер!

Шикарная девушка. Я внимательно изучаю ее. Не сказать, что она потрясающе красива, хотя, в общем-то, красива, особенно ноги и грудь. Но вызывающе сексуальна. Она так высоко начесывает свои рыжие волосы, что уже одно это привлекает к ней внимание. Губы ярко накрашены, на ресницах тушь, на веках зеленые тени. Она носит белый, крупной вязки пуловер, который ей явно мал. На шее у нее ниточка поддельного жемчуга, на руке бренчащий браслет, кольцо на одном из пальцев велико и, похоже, тоже не представляет ценности. Она носит широкую юбку в складку, и сегодня утром мне стало ясно, почему Геральдина предпочитает юбки-плиссе. С сегодняшнего утра она флиртует со мной.

Я встретил за завтраком калеку Ганси, и он сказал:

— Распутницу все ненавидят. Она не успокаивается до тех пор, пока не уведет у кого-нибудь ухажера.

Ганси знает все.

— Но она делает не только это. Даже если у нее кто-то есть, она, когда появляется новенький, сразу берет быка за рога. И завлекает его так, что тот уже больше ничем не интересуется, а потом обращается с ним как с последним дерьмом, пока снова не появится новенький.

С восьми часов утра я, таким образом, для этой Распутницы, напротив которой сижу, — новенький. Геральдина, конечно, знает, что у нее красивые ноги. Она носит туфли на очень высоких каблуках, что, как говорит Ганси, запрещено, и темные шелковые чулки — последний писк. Она то и дело закидывает ногу на ногу. Она демонстрирует свои достоинства: мягкие женские бедра в черном дамском трико. И при этом так взглядывает на меня, что мне, наверное, станет скоро и жарко, и холодно одновременно, если это будет продолжаться.

Разумеется, учится она плохо. За ней сидит светловолосый крупный мальчик, который пытается с ней заговорить.

— Его зовут Вальтер Колланд, — подсказывает мне Ганси. — Он ходит с ней. Это значит, что каникулы он провел с ней. Теперь на очереди ты. Хочешь верь, хочешь не верь, дня через три Вальтер потеряет свою Распутницу!

— Я верю тебе, Ганси!

Бедный Вальтер. Он, впрочем, еще ничего не заметил. Или делает вид. Геральдина не может понять, что говорит ей Вальтер. Между тем Хорек кричит:

— Колланд, еще слово — и я сообщу об этом директору.

После этого Колланд успокаивается и Геральдина начинает лопотать что-то.

— Германия… Итак, Германия в своей целостности…

Этот раздел я знаю наизусть (как-никак два раза оставался в восьмом классе). Я мог бы помочь Распутнице, но она сидит так далеко от меня.

Потому мне лучше продолжать рассматривать ноги и темные шелковые чулки.

— Прекратите! — кричит Хорек. — Я сказал, Колланд, что вам следует молчать! Еще одна подсказка — и я поступлю так, как обещал.

Наверное, я должен обронить несколько слов о Хорьке. Итак, Хорьком называют доктора Фридриха Хаберле, он же новый учитель латыни, такой же новый, как господин Гертерих, и поэтому ученики сразу же принимаются испытывать его на прочность.

Он пришел со своим прозвищем. К несчастью для Хорька, в интернате оказался мальчик, исключенный из другого учебного заведения, где ранее работал Фридрих Хаберле. Этот мальчик, который здесь ходит в шестой класс, за завтраком снабдил всех исчерпывающей информацией о новом учителе.

— Он настоящая дрянь. Его можно обвести вокруг пальца. У него жена и трое маленьких детей. Мечтой всей его жизни был дом. Он работал не разгибая спины, экономил, не позволял себе ничего. И жене ничего, и детям ничего — все для домика. Два месяца назад он что-то нашел, как раз во Фридхайме. Это столетней давности вилла, не особо дорогая. Не хотел бы я быть там зарытым. Но он счастлив! Из-за этой виллы он и устроился сюда на работу.

— Его ахиллесова пята? — осведомился Вольфганг.

— Отсутствует.

— Вздор. У каждого есть. Девочки?

— Он вообще на них не смотрит, идеальный отец семейства, который любит свою жену, детей…

— И домик, да-да, — добавил нетерпеливо Ноа. — Но каким образом мы можем обвести его вокруг пальца, если у него вообще нет слабостей?

— Я не сказал, что у него их вообще нет. Он весь состоит из слабостей! Скоро сами увидите! Он обычно все роняет. Угрожает и потом ничего не делает. Он мягкий, как овца. Пару недель вы сможете потешаться над ним, если захотите, а то и дольше, но потом сами откажетесь от этого. Если нет сопротивления, это неинтересно. Впрочем, он первоклассный учитель. Это для тех, кто интересуется латынью.

— Твое описание меня заинтересовало, — сказал Ноа.

— Если ты учишь, он даже добр к тебе. Но одно можешь сказать вашим девочкам наверняка: если они ничего не знают, то бесполезно прибегать к каким-либо уловкам. У него ничего не проходит — ни с заигрыванием, ни с декольтированными блузами, ни с кокетливыми глазками. Хорек — железный однолюб.

Кажется, это действительно так. Геральдина, во всяком случае, предпринимает совершенно напрасные попытки разыгрывать перед ним зрелую даму.

Он сидит перед ней, она показывает ему все, что имеет, но Хорек вообще не смотрит на нее.

Хорек — прекрасная кличка для доктора Хаберле. Он невысокого роста, глаза — пуговки, а уши не только оттопыренные, но круглые и торчащие. Однако и это еще не все: лицо заостренное, нос картошкой и вдобавок вздернутый. Под ним маленький ротик с острыми безобразными зубами. Бедняга! У него еще и глаза красные!

А теперь скажем о том, что более всего связывает доктора Фридриха Хаберле с хорьком: он воняет. По-разному. Но всегда. От него разит потом. Но это не оттого, что он не моется. Я уверен, что он драит по утрам и вечерам подмышки и все остальные места. Пусть даже и дешевым мылом. Здесь другая причина, о которой я даже сожалею: он носит костюм с широкими плечами на ватине, которому по меньшей мере лет десять. За это время он изрядно пропитался потом: когда хозяин волновался, когда был перегружен работой. Представляете этот сильно пропахший потом костюм?

Мне жаль Хорька. Класс также надолго зачислил его в определенный разряд. Все одинакового мнения: дурак. Но должен сказать, в начале урока я смотрел на вещи иначе. Мы выглядели точно разбойники против щуплого учителя, который наверняка не очень здоров и, пожалуй, не слишком силен духом. Когда он вошел в класс, Гастон, один из французов, достал из брюк табакерку с нюхательным табаком, открыл ее и понюхал с большой церемонностью. Потом дал Вольфгангу, и тот сделал то же самое.

Хорек стоял, то бледнея, то краснея, и не произносил ни слова.