Меип, или Освобождение

— Любовь моя, — сказала ей мать, — твое лицо теперь божественно.

Мария улыбнулась. Она велела позвать слуг, поблагодарила их за заботы, за их внимание и просила простить ее, если она была нетерпелива и требовательна. Через час она умерла. На ее бледных губах играла спокойная и легкая улыбка.

IX

На следующий день после смерти Марии ветер стих. Яркое солнце придало всему веселый и радостный вид. Салли казалось, что чистая и легкая душа ее сестры укротила осеннее небо. Она не могла отвлечь свои мысли от картины этой смерти. Она думала, что клятву, которую у нее вырвали, было легко сдержать. От всего осталось лишь одно воспоминание, страшное и нежное. Она была измучена; у нее открылась астма; мать ухаживала за ней с большим усердием.

Горе миссис Сиддонс было торжественно своею простотой и молчаливостью. Ни бессонные ночи, ни слезы не нарушили ясности ее лица. Она относилась ко всем мелочам обыденной жизни с уверенной бесстрастностью. Люди, мало ее знавшие, удивлялись, что женщина, которая как никто умела оплакивать в театре воображаемые горести, сохраняла спокойствие в столь горестных обстоятельствах своей жизни.

Ее очень беспокоило, как примет Лоуренс новость, убивавшую навсегда его надежды. Она попросила миссис Пеннингтон написать ему о последних минутах Марии и о данной клятве. Она думала, что трагичность этого события заставит его выказать великодушие. Миссис Пеннингтон согласилась взять на себя эту печальную миссию с мрачной жадностью. Победа над прекрасным падшим ангелом и изъявление им покорности были самыми блестящими эпизодами ее жизни; она вложила все свое далеко незаурядное искусство в составление решительного письма. Затем она его отослала, уверенная в результате.

Спустя два дня она получила следующее послание, написанное крупным, совершенно безумным почерком:

«Дрожит только рука моя, мой разум спокоен; я все поставил на карту, чтобы получить Салли, и неужели вы думаете, что ей удастся от меня ускользнуть! Я вам поведаю тайну, она может быть от меня ускользнет, но подождите конца!

Вы все великолепно сыграли свои роли!

Если вы расскажете хоть одной живой душе о сцене, так подробно вами описанной, то я буду преследовать даже ваше имя моей ненавистью!»

Миссис Пеннингтон перечла несколько раз эти строки, прежде чем поняла их. «Вы все великолепно сыграли свои роли». Что он хотел этим сказать? Неужели он думал, что три женщины придумали эту историю с клятвой, чтобы избавиться от него? Неужели он мог действительно поверить такой интриге. «Вы все великолепно сыграли свои роли». Нельзя было понять это иначе… Глубокое волнение охватило миссис Пеннингтон. В такую минуту Лоуренс не нашел ни слова жалости для несчастной, чья смерть была может быть вызвана его непостоянством… Такой человек должен быть чудовищем. «Я буду преследовать даже ваше имя моей ненавистью». Что означала эта угроза? Думал ли он ее преследовать в ее же собственном доме? Собирался ли он добивать ее клеветой? Ее больше всего оскорбляло, что этот припадок дьявольской ярости был вызван тем прекрасным письмом, над составлением которого она проливала слезы. В течение этого вечера у нее зародилась сильнейшая ненависть к Лоуренсу, вызвавшая довольно значительные последствия.

Она начала с того, что переслала миссис Сиддонс его мерзкое письмо, умоляя ее принять меры предосторожности. Надо было предупредить Сиддонса, Джона Кембла, всех мужчин семьи, так как только мужчины сумели бы предотвратить замыслы сумасшедшего. Салли нельзя было выходить одной; неизвестно было, на что способна такая темная личность, если не принять мер предосторожности.

Получив это письмо, миссис Сиддонс не могла удержаться от улыбки. Она судила о создавшемся положении с большим хладнокровием и снисходительностью. Сама Салли лишь очень слабо осуждала безумства, подсказанные любовью к ней. «Конечно, — говорила она себе, — он был не прав, посылая такое резкое письмо, и в особенности нехорошо, что он не выразил ни малейшего огорчения по поводу смерти бедной Марии, но он писал эго в минуту безумия! Я представляю себе, что он должен был испытать, узнав об ужасной клятве, когда вспоминаю о том, что я сама пережила, давая ее. Ни в какой другой момент моей жизни я не могла бы произнести ее». Она написала миссис Пеннингтон, которая ответила с некоторой враждебностью: «Безумный? Ничего подобного. Если человек может держать перо и составлять фразы, значит он прекрасно владеет собой».

Салли много говорила обо всем этом с матерью, и они обе находили лишними большую часть предосторожностей, подсказанных миссис Пеннингтон. Для чего предупреждать ко всему равнодушного Сиддонса и дядю Кембла с его театральными замашками? Их вмешательство только затруднит положение. Миссис Сиддонс хотелось также успокоить Лоуренса, которого она жалела от всего сердца.

— Может быть, — сказала она, — было бы хорошо довести до его сведения, что ты и за другого никогда не выйдешь замуж?

Но Салли этого не хотела. К сожалению, она не могла сомневаться насчет своих истинных чувств. Несмотря на все недостатки, всю жестокость, все легкомыслие Лоуренса, она нежно любила его и вернулась бы к нему, если бы не была связана торжественной клятвой.

— Но будьте спокойны, — сказала она своей матери, — я считаю это обещание священным и сдержу его; и если даже мне не удастся побороть свои чувства (никто не может охранить себя от чувства, но можно отвечать за свое поведение), то я буду верна своему обещанию.

В то время, как она произносила эти слова, она сознавала, что еще больше связывает себя, и жалела об этом. «Что я говорю? — думала она. — Для чего? Почему я готовлю себе мученический венец?» Но она не могла удержаться. Ей иногда казалось, что в ней находятся две личности: одна из них говорит и действует, другая же полна желаний и протестов, и что лучшая половина принуждает худшую принимать решения, непреклонные и жестокие. Но была ли то действительно лучшая половина?

Лоуренс написал ей вполне разумное письмо; он понял бесполезность угроз. Она ему ответила тоном уверенным, но не суровым. «Он виноват только в том, что слишком сильно ее любит. Отчего и на этот раз он не выказал своего обычного непостоянства!» Радость охватывала ее при мысли: «Я все-таки удержала это ветреное сердце!» Но ей достаточно было вспомнить о счастливом и нежном взгляде Марии, чтобы перестать сомневаться в своем долге.

Однажды, подойдя к окну, она увидела на противоположной стороне тротуара Лоуренса, глядевшего на окно ее комнаты. Она быстро отодвинулась, чтобы он не мог ее увидеть.

В этот момент миссис Сиддонс, приводившая в соседней комнате в порядок ящики комода, позвала ее, чтобы показать ей платье Марии. Это было одно из тех легких белых платьев в греческом стиле, которые были занесены модой из Франции. Обе вспомнили очаровательное тело, когда-то облекавшееся этой легкой тканью. Они поцеловались. Миссис Сиддонс тихо прошептала стихи из роли Констанции:

Когда Салли вернулась в свою комнату, и бросила на улицу украдкой быстрый взгляд, Лоуренс уже исчез.

X

В течение нескольких месяцев Лоуренс пробовал сблизиться опять с Салли, то забрасывая ее письмами, то передавая ей приветы через общих друзей. Она отказывалась его видеть: «Нет, — говорила она, — я не способна обращаться с ним холодно, а иначе я не хочу с ним обращаться». Но она беспрерывно о нем думала и находила большое удовольствие, воображая между собой и им длинные беседы, в которых он поверял ей свою любовь, свое отчаяние, клялся в неизменной верности. Она была способна целыми днями мечтать, глядя, как колеблются листья на деревьях, несутся по небу легкие облака. Она находила в этом полное счастье.