Буревестник

С этими словами Емельян извлек из-под стола брюки и поднял их для всеобщего обозрения. Раздался дружный хохот. Рыбаки повскакали со своих мест, толкаясь и опрокидывая табуретки. Каждому хотелось посмотреть и пощупать знаменитые брюки, за которые Косма проработал двенадцать лет. Парень при этом спокойно улыбался, а Ермолай плакал навзрыд, изо всех сил колотя себя кулаком в богатырскую грудь.

— Разве можно, братцы! Идемте, возьмем этого самого Евтихия за горло! Пускай он с ним до последнего гроша рассчитается. Пускай все, что следует, отдаст, а то я его, сукина сына, так измордую, что он своих не узнает!

— Стой, вояка, — сказал Емельян. — Я уж о нем позаботился — сводил его куда следует и что нужно сделал… Хозяин ему заплатит, не беспокойся… А ты, Косма, пока что со мной побудь — ремеслу я тебя выучу, да такому, при котором ни хозяев-кулаков больше нету, ни батраков. Норму выполнил? — Хорошо. Перевыполнил? — Еще лучше. Распрекрасная жизнь. Пять дней дома живешь, потом в море на отдых выходишь. День рыбу половишь и сидишь. Потом опять снасть расставишь и сидишь. Рыбу на пароход — «мамаше» — отвезешь и опять отдыхаешь. Потом опять на промысел выйдешь и опять сидишь. Осмотришь за шесть или восемь часов мили четыре крючковой снасти и снова сидишь. Сидишь все время, так что и спать некогда. А когда отдохнешь как следует, опять тебя на пять дней на сушу отсылают. Надоест тебе суша, что на месте стоит, под ногами не ходит — опять в море выйдешь на месяц и опять сидишь.

Рыбаки давились от смеха. Ермолай громко икал и, шатаясь, тянул к себе за пояс Косму.

— Сидишь, стало быть, на банке. Понятно? — старательно и серьезно объяснял он парню. — Не стоя ведь в лодке-то действуешь.

Но он не мог долго выдержать серьезного тона и разразился оглушительным хохотом, от которого в маленьких окнах задрожали стекла. Он не переставая тянул Косму за ремень и вот-вот, казалось, готов был тряхнуть его, как тряпичную куклу, но парень был так высок и тяжел, что вовсе не двигался с места.

— Я работы не боюсь… — бормотал он, улыбаясь.

Василиу, позабывший было, зачем он сюда пришел, очнулся и громким голосом сказал:

— Идите, товарищи, вас во флотилии дожидаются. «Мамаша» и сейнеры сейчас уходят, а вы тут прохлаждаетесь… Поднимайтесь!

— А это еще кто такой? — раздался чей-то злобный голос.

Остальные смолкли и, обернувшись, удивленно посмотрели на Василиу.

— Вот и барин подоспел, — повторил тот же голос, тем же насмешливым, злобным тоном.

Спиру Василиу сразу узнал говорившего: это был Симион Данилов, известный ему как исправный рыбак. Симион сидел в углу, нахмурившись, и молчал. Он много выпил и даже заплатил за других, когда увидел, что у них кончаются деньги. Угощать ему пришлось и Емельяна Романова, и Ермолая Попова, и Фому Афанасьева. Пил он молча и только еще более мрачнел от водки. Он сильно недолюбливал этих даниловских босяков, которые еще так недавно ломали шапки перед всесильным Евтеем. Не пользовался его расположением и человек, который пришел за ними в корчму и уже начал приказывать им и, в частности, ему, Симиону, что нужно делать и куда идти. Симион вообще ненавидел людей и весь свет, потому что он жаждал когда-то любви, но та, которую он так страстно любил, так и не ответила ему взаимностью. Это мучило его, отравляло ему существование, как постепенно развивающаяся болезнь, которая медленно, но верно подтачивает организм, пока обессиленный, обезволенный человек наконец не угаснет. Он неясно, но все же сознавал, что его ничто не спасет и мстил за это другим, всему свету. «Будь я огнем, — думал он иногда, — я бы сжег весь свет. Будь я водой — затопил бы…»

— Вот и барин подоспел… — повторил он с наглой улыбкой.

Емельян поднялся и подошел к Василиу.

— Присаживайтесь к нам, товарищ Василиу, — сказал он, пододвигая ему табурет.

Потом налил стопку и чокнулся:

— Выпейте стаканчик, товарищ Василиу, не побрезгуйте. Мы — рабочие, не бог весть какие господа, а все-таки, может, не откажете. Так-то вот: будьте здоровы!.. Правда крепкая? Мы к этому привычные. Работа тяжелая, постоянно на ветру, в море… натерпишься, не то, что ваш брат, в городе…

Рыбаки обступили их тесным кольцом. Спиру Василиу, который выпил и подавился огненной жидкостью, кашлял, чуть не плача.

— Выпьем, побалакаем, как товарищи и друзья… — продолжал Емельян Романов, с веселым холодным блеском в маленьких голубых глазках. — Может, расскажете, почему нам до сих пор не выдали штормовых фонарей для лодок…

В корчме сразу все стихло. Спиру Василиу вздрогнул и посмотрел вокруг. Раскрасневшиеся бородатые и бритые лица окружили его со всех сторон, возбужденно блестевшие глаза смотрели на него в упор. Ему стало не по себе от этих устремленных на него взглядов.

— Мы, брат Емельян, стекол для них не получили.

— Не получили? А затребовали?

— Затребовали, конечно затребовали. Мы всегда заботимся об охране труда рыбаков…

— Заботитесь, говорите? Вот это хорошо, что вы о нас заботитесь. А то поднимется шторм, всю ночь «мамаша» за нами ходит, нас по морю ищет — собирает вместе с куттерами и сейнерами. И вполне может быть, что и не найдет, а то натолкнется в темноте и разнесет в щепки, или шторм одолеет — волной захлестнет… Нам теперь все это не страшно, у нас есть охрана труда, у нас есть штормовые фонари, по которым нас всегда найдешь… Только вот беда — стекол в них нету. Штормовые фонари без стекол. Ваше здоровье, товарищ! Будьте здоровы, товарищи рыбаки! Чокайтесь со мной, выпьем на Симионовы деньги — у него их много. Удачи, ребята! Нам удача нужна, без удачи нам крышка с ихней заботой! Упаси бог от беды, будьте здоровы!

Рыбаки, громко смеясь, полезли чокаться с Василиу, который натянуто улыбался.

— Скажи ему про свою бригаду… — шепнул Симион на ухо Емельяну.

— Верно! — обрадовался Емельян. — Есть у нас передовая на всю флотилию бригада — вот уже несколько месяцев как она передовая. Того гляди — нас в передовики производства запишут. Только вот беда: в одной лодке человека не хватает. Как раз в моей. Хорошо еще, что вы о нас заботитесь, а то бы мы рыбой всю «мамашу» завалили… Ну, а теперь из-за вас все-таки держимся, лишнего не даем…

— Как же быть, брат Емельян? — сказал Василиу, все еще улыбаясь. — Мы делаем, что можем…

— Хорошо еще, что вы мало можете, — вставил Ермолай.

— Если ты не доволен, выступай на производственном совещании, там скажи, а не здесь! — крикнул выведенный из себя, бледный Василиу и тут же пожалел о сказанном, но было уже поздно.

— Охрипли мы — как нам на совещаниях выступать? — со смехом проговорил Емельян. — Но сказать, все-таки скажем, будьте спокойны. Тогда держитесь. Ну, будьте здоровы!

— Я больше не пью. Идемте, братцы, нас вся флотилия дожидается…

— А кто ты такой нашелся, чтобы нами командовать? — спросил Симион Данилов, с угрожающим видом поднимаясь из-за стола.

— Садись, Симион, — сказал Емельян.

— Пускай с нами пьет, а нет, так пошел он к чертовой матери.

Поднялся шум, перебивая друг друга, все заговорили в одно и то же время: одни хотели сидеть в корчме, другие хотели того же, но требовали, чтобы Василиу немедленно убирался туда, куда послал его Симион Данилов, третьи, наконец, самые благоразумные, громко заявляли о том, что пора уходить. Назревала ссора. Двое рыбаков храпели, облокотившись на столы. Симион удалился в свой угол и всякий раз, как шум немного затихал, злобно выкрикивал оттуда что-то, отчего спор разгорался пуще прежнего. Кончилось тем, что Емельян взвалил на плечи свой сундучок и, схватив красное одеяло Ермолая, запустил им ему в голову.

— Эй, рыбаки! — крикнул он. — Передовая бригада! Сбор всех частей! Марш! Держи корму прямее, а то задену!

Емельян вышел на улицу, сопровождаемый Космой и кучкой других. Из одеяла, после немалых усилий, появилась голова Ермолая с всклокоченной бородой и вытаращенными глазами.

— Стой, Емельян, — заорал он, — мы тоже идем!