Лес богов

Проработав в таких условиях неделю, я однажды все-таки повысил утреннюю температуру до 39,6 и обрел права больного.

Всемогущий Вайт только этого и ждал. Он тотчас внушил Гаупту, что я не гожусь для канцелярской работы. Кроме того, неясно чем я болен. Может быть сдохну, а ему до зарезу нужен работник.

Я лег в больницу. На мое место - правда, не на сквозняк, - был немедленно посажен новичок, молодой поляк.

Моя попытка сделать карьеру в больнице, дослужиться, на худой конец, до чина регистратора, потерпела полный крах. И все из-за моего неумения выполнять столь сложную работу.

ФИЛОСОФИЯ МОРДОБИТИЯ

Ко мне доктор Гейдель особенно благоволил. Ему, видно, импонировали моя ученая степень и профессия.

Я избавился от ангины и гриппа. Температура совсем спала, но Гейдель не отпускал меня из лазарета, где и без того не хватало места для настоящих больных.

Мне выпало редкое счастье, фактически такой случай произошел впервые в истории Штутгофа.

Мои друзья оставшиеся в блоке, работали до кровавого пота и получали тумаки, а я лежал себе как барин, в кровати. И еще как лежал! Один. Простыни белоснежные. Подушка есть, а вшей и блох нет. Никто меня не бьет. Никто не обливает грязью. Знай себе спи. Да и кормят здесь лучше. Суп вкуснее, и дают больше. Я свел знакомство с врачами и они кое-что вдобавок подкидывали. Порой и повар лишний кусок подбросит. Иной больной, собиравшийся отправиться к Аврааму, тоже не съедал своей порции и за какую-нибудь дружескую услугу охотно уступал ее мне. Окрепнув, я научился убирать палату мыть полы, коридор; и тут мне кое-что перепадало из съестного. Словом, можно было жить и даже отдыхать. Шатаясь этак по коридорам, я получил даже некоторое повышение.

В больнице производилась перепись новичков: записывали, что они предпочитают из спиртного, кто их родственники, проверяли зубы... Я был приглашен на должность переписчика - в порядке товарищеской помощи. Председатель нашей "комиссии" был санитар, по лагерному "пфлегер" старый каторжник Гервинский. Он обладал недюжинной силой. Большая часть зубов и у него самого была выбита. Бывший боксер, бывший фельдфебель. Исправный кулачных дел мастер. На первых порах существования Штутгофа здесь был создан отдельный блок для немцев-уголовников: воров, грабителей, убийц. Совладать с такой публикой - дело, конечно, весьма трудное. Не слушаются, ругаются, дерутся.

Гервинскому поручили навести порядок среди уголовного сброда. Его произвели в начальники блока. Власти глубоко ценили его искусство мордобоя. Не одному он расквасил морду, не одного отправил прежде времени к праотцам. Рука у него была тяжелая.

Сейчас Гервинского приставили ухаживать за больными. И надо сказать, что ухаживал он совсем недурно - сам не воровал и другим не позволял. Что больному причиталось. то он и получал. Подопечные Гервинского выздоравливали в ускоренном темпе.

У меня с ним были отношения добрососедские. Они носили даже какую-то своеобразную философскую окраску.

С этим самым Гервинским мы и переписывали новичков. Он и тут не забывал своего любимого искусства: ни с того ни с сего возьмет и ударит новичка наотмашь, да так, что тог летит вверх тормашками.

- Какой национальности? - спрашивает он новичка.

- Украинец, - выдавливает из себя новичок.

- А, украинец - зловеще щурится на гостя Гервинский и отпускает ему затрещину. - Какой национальности?

- Украинец.

- Какой национальности?

- Украинец.

После каждого ответа бедняга украинец не знал куда спрятать голову. У него была разбита губа, кровь струилась по пиджаку.

Украинец попытался сказать "православный" но у него ничего не получилось.

- Я тебя о национальности спрашиваю, а не о вероисповедании.

Бедный украинец выплюнул зуб.

- Мало... рос... - прошамкал несчастный.

- Так бы и сказал, что русский - Гервинский приступил к записи. - Где была твоя Украина до войны, пся крев? Не было ее и не будет,

В официальных документах лагеря смешивали национальности и подданство. И то и другое объединялось одним названием. Все граждане СССР без исключения назывались русскими. Украинцы, белорусы, татары, мордвины, грузины - все фигурировали как русские.

Гервинский, знакомый с лагерными уставами, мог сразу отнести украинца к русским и не бить его. Но ему нравилось именно бить.

- Скажи пожалуйста, за что ты колошматишь его, - спросил я у Гервинского, когда украинец выполз за дверь. - Он же тебе правильно ответил. Ты у него национальность спрашивал? Он украинец. Не солгал он тебе. За что же ты избил его?

- О, он, бестия, заслужил большего - пробормотал Гервинский, - он еще счастливо отделался.

- Давно ты его знаешь?

- Нет, первый раз вижу...

- В таком случае, чем же он перед тобой провинился? За что ты его так бил? Его ведь только сегодня пригнали в лагерь он и порядка не знает...

- А ты знаешь, дружок профессор, что эти украинцы делали с нами, с польскими воинами, когда война началась? - Гервинский вдруг нахохлился. Стреляли в нас! Исподтишка. Черт знает откуда вылезали черт знает где прятались. Предательски палили. Знаешь ты какой убыток они нам причинили, сколько войска укокошили! Подлецы они, я тебе говорю, а не украинцы. Без истории народ, без культуры, без традиций государственности. Где, когда, какого государственного мужа породили они, холуи крепостные?

Гервинский начал горячиться и сжав кулаки пошел на меня.

"Вот черт, неужели и меня он сейчас отделает?!"

- Но, дорогой приятель, - произнес я максимально любезным тоном этот-то уж наверняка не стрелял. Рохля настоящий. Бьюсь об заклад, что он пушку от штыка не отличит.

- Все они одним миром мазаны. Я его за то и бил, что он рохля.

- Вот тебе и на! Вот, оказывается ты его за что бил! - я осмелел и стал донимать Гервинского.

- Но ты дорогуша, и поляков не жалуешь. Поляки-то наверняка в тебя не стреляли.

- Бью и поляков. Непременно нужно бить. Не бить нельзя.

- Как себе хочешь, голубчик, но я не могу постичь твоего поведения. Вообще вы, поляки здесь какие-то странные. Прибывает скажем, новая группа ваших соотечественников. Испуганные, подавленные такие, не знают, что делать как держаться, куда идти, - еще бы, в такой ад попали! Казалось бы, нужно их приласкать, ободрить, поддержать по-братски. А вы, старые каторжники что делаете? Без роздыху колошматите... Убиваете своих соплеменников.