Мемуары Дьявола

«В то же время, Арман, маленькая нищенка сообщила мне нечто, что одновременно меня жестоко взволновало и поразило. Господин де Серни прибыл на почтовую станцию с дамой, а на следующий день на почтовых отправился с ней по направлению к Тулузе. Он преследует вас? Тогда он выбрал странного попутчика. Но этот факт несколько успокоил меня».

«Увы! Арман, я так мало узнала о вас, что уже через час после прихода нищенки смогла заняться ее судьбой, она сказала, что передала вам золото, которое я вам послала. Я выслушала ее, но, подумав, что она лжет, сказала ей так:

„Послушайте, дитя мое, я вам очень признательна за то, что вы сделали для меня, чтобы не простить вам грех, который ваше бедственное положение почти извиняет. Вы попали в это заведение после того, как вас арестовали за кражу: если это из-за золота, которое я дала вам и которое вы оставили себе, я обещаю, что буду утверждать перед судом, что сама дала вам его, и таким образом верну вам вашу свободу“.

Вы не можете себе вообразить, Арман, боль, возмущение и изумление, которые одновременно отразились на лице бедного ребенка.

„Да, — воскликнула она сквозь слезы, — да, я украла, сударыня, но не ваше золото, я украла, потому что могла попасть к вам, только если меня арестуют, я сказала господину, что сделаю это, я сказала ему это там, на большой дороге, он подтвердит мои слова. Я не для себя украла, а для вас, сударыня, для вас“.

О друг мой, какой ничтожной я показалась сама себе рядом с этой девочкой! Я на коленях просила у нее прощения за мои подозрения. Я обняла ее и с невероятным трудом успокоила: она была так несчастна, а я была так неблагодарна по отношению к ней! Вы понимаете, не правда ли, что после этого я ненадолго забыла о нас, чтобы расспросить девочку о том, кто она, откуда, я хотела знать ее историю, которую она должна была бы поведать нам двоим, но которую мне пришлось выслушать одной.

Это и очень удивительная, и очень простая история: девочка рассказала мне, что первые годы своей жизни она провела с матерью взаперти, в комнате, в которую заходил всегда только один и тот же человек. Может быть, она родилась в тюрьме? А мужчина был тюремщиком, который приносил заключенным еду? Но несмотря на расплывчатость воспоминаний несчастной девочки, мне показалось, что место, в котором она обитала, не могло быть тюрьмой, что разговоры, оставшиеся в ее памяти, не могли быть разговорами между охранником и заключенной, однако она не могла вспомнить ни имен, которые мать с такой страстью и упорством твердила ей, чтобы она их запомнила, ни событий, которые привели к их заточению и о которых мать рассказывала ей.

Однажды ее забрали у матери, и она оказалась в сиротском приюте Орлеана {499}. Эта новая жизнь, а то была поистине новая жизнь для маленького ребенка, быстро стерла из ее памяти воспоминания о первых годах жизни. До той поры она ни разу не видела ни неба, ни света дня, ни цветка, ни дерева, ничего живого, кроме матери и того, кто стерег их. Это удивительно, Арман, поскольку ни в одной тюрьме во Франции нет таких строгих порядков, как в той, где содержалась мать этой девочки. Я не решалась, однако, даже представить себе столь чудовищное преступление и считала, что девочке изменяет память, хотя вскоре самым невероятным образом убедилась в своей неправоте. Мы провели часть ночи за разговорами, и она поведала мне, как сбежала из приюта, чтобы разыскать свою мать. Тогда я решила обратиться к начальнику тюрьмы, чтобы он разрешил мне оставить девочку при себе, объяснив ему, что она совершила свое преступление из-за меня, и поручить ему от моего имени возместить убытки тем, по чьей жалобе она должна предстать перед судом. По этой причине я не отдала девочку надзирательнице, когда утром она пришла за ней, и та с охотой согласилась передать письмо, которое я приготовила для начальника тюрьмы. После того ужаса, который я испытала накануне, мне не хотелось выходить наружу. Маленькая нищенка от нечего делать смотрела в окно, прижавшись лицом к стеклу: как вдруг со двора раздался исполненный неописуемого выражения крик, и девочка, обернувшись ко мне, воскликнула в крайнем волнении:

„Ах! Господи! Господи! Господи!“

Она упала на колени, беспрестанно повторяя свой призыв. Я подбежала к ней, и в этот момент дверь с грохотом распахнулась, и я увидела Генриетту Бюре. Инстинктивным движением я загородила собой девочку, предчувствие подсказало мне, что именно вид девочки вызвал у нее приступ безумия, и я хотела защитить ребенка от внезапного приступа бешенства: Генриетта в самом деле выглядела всерьез разъяренной. На мгновение женщина застыла на пороге с раскинутыми руками, как будто хотела перегородить выход, затем быстро оглядела комнату сверкающим как молния взглядом и заметила за моей спиной девочку.

Не успела я сообразить, что Генриетта увидела ее, как она приблизилась ко мне и невероятно мощным толчком отбросила меня в сторону. Она взяла девочку на руки и пристально вгляделась в ее лицо. Затем, ни слова не говоря, без единого звука, она с ужасающей силой сжала ее в своих объятиях. Я бросилась к ним, чтобы вырвать девочку из рук сумасшедшей. Но она разгадала мои намерения и, не выпуская бедняжку, на руках вынесла ее из комнаты — горячка придала хрупкому телу необыкновенную силу. Я побежала за ней, зовя на помощь, но она мчалась с такой скоростью, что я боялась, как бы она не упала и не разбилась вместе с несчастным ребенком. Две надзирательницы примчались на мой крик и присоединились к погоне. Увидев, что ее сейчас схватят, Генриетта в свою очередь принялась кричать: „Луиза! Луиза!“

Несомненно, то было имя госпожи де Карен, поскольку она тотчас явилась и встала между нами и своей подругой, она остановила нас, а Генриетта, обессилев, прижимала девочку к груди, глядя на нас блестящими от слез глазами.

„Почему вы преследуете Генриетту? — спросила надзирательниц госпожа де Карен. — Вы же знаете, что она не сумасшедшая“.

И поскольку ее совершенно разумные слова, похоже, не произвели никакого впечатления, она с криком обратилась ко мне:

„О! Сударыня, не дайте им обидеть Генриетту“.

„Никто не хочет ее обидеть, — ответила я, — но пусть она отпустит девочку…“

В первый раз госпожа де Карен обернулась к Генриетте и увидела, что та сжимает в объятиях ребенка. Она приблизилась к подруге, но та, взяв камень, пригрозила им госпоже де Карен и вскричала:

„Феликс! Феликс! Если ты подойдешь, я убью тебя“.

Услышав эти слова, госпожа де Карен вскрикнула и попятилась.

„О нет, только не это! Генриетта, Генриетта, — добавила она и сделала шаг вперед. — Ты не узнаешь меня? Это я, Луиза, твоя подруга“.

Похоже, ее голос несколько успокоил несчастную, и она ответила с меньшей яростью:

„Пойди прочь, Ортанс, пойди прочь. Ты тоже бросила меня, ты отдала меня твоему брату, у тебя тоже есть дети, а ты помогла ему отнять у меня мою дочь“.

Госпожа де Карен смотрела на нее с несказанным страхом. Я тоже хотела подойти, но Генриетта обернулась ко мне и сказала с дикой злобой:

„Что вам надо, сударыня? Чего вы хотите, матушка? Вы заперли меня и прокляли, я приняла ваше проклятие, я хочу остаться в моей тюрьме, мне хорошо здесь с моим ребенком, я не хочу больше выйти отсюда“.

Пока она говорила, госпожа де Карен смотрела на нее со все возрастающим ужасом, ее охватила нервная дрожь, лицо тоже приобрело потерянное выражение, и она, прижав руку ко лбу, проговорила сквозь страшные рыдания:

„О-о! Они добились своего, Господи, она безумна, а я… а я…“

Еще несколько раз она пробормотала эти слова и, потеряв сознание, упала у моих ног.

Генриетта, которая еще накануне, казалось, была так привязана к ней, холодно смотрела, как та бьется на земле в жутких судорогах. Другие женщины, прибежавшие на крики, унесли госпожу де Карен, а затем захотели забрать маленькую нищенку у безумной, которая по-прежнему держала ее в объятиях. Тогда девочка крикнула мне:

„Сударыня! Сударыня! Защитите меня, это моя мама, мама, я узнала ее!“

Я почувствовала себя совершенно уничтоженной. Однако никто не хотел прислушиваться ни к мольбам ребенка, ни к брани матери. Но, к счастью, прибежал доктор, он приказал оставить их вдвоем и, убедив Генриетту, что никто не отнимет у нее ребенка, сам проводил ее в камеру. Я объяснила ему, почему я заинтересована в девочке, и просила его дать мне знать о том, что произойдет между ней и Генриеттой.

„Сударыня, — заверил он меня, — возможно, мне удастся наконец пролить свет на тайну, которую я пытаюсь разгадать уже много лет, и потому мне нужен такой, как вы, свидетель. Пойдемте“.

Мы последовали за сумасшедшей, которая уже вошла в свою камеру, она посадила девочку себе на колени, как будто та была еще маленькой, она качала ее и напевала ей колыбельную. Внезапно она оборвала песню и сказала девочке:

„Запомни хорошенько, моя крошка, запомни хорошенько: если ты когда-нибудь выйдешь из этой могилы, ты скажешь, что ты дочь Генриетты Бюре, а твоего отца зовут…“

„Леон Ланнуа“, — ответила девочка

Врач содрогнулся и сжал мне руку, как будто призывал слушать внимательно.

„Леон Ланнуа! Запомните это имя“, — попросил он меня.

Мать продолжала:

„А как зовут нашего мучителя, ты помнишь?“

Девочка задумалась, как будто ища в памяти его имя, затем ответила:

„Да, да, его зовут капитан Феликс Ридер“.

Врач испустил глухое изумленное восклицание, тогда как я слушала, ничего не понимая.

„Ты знаешь имя твоей тети, не правда ли, тети, на которую я так надеялась?“

„Да, мама, Ортанс Бюре, жена моего дяди, Луи Бюре. И еще я вспомнила, — добавила она медленно, как будто воспоминания одно за другим возвращались к ней, — я вспомнила Жан-Пьера, которого вы пошли навестить, когда он болел, и как в первый раз встретили моего отца. Я все вспомнила, мама, теперь я все вспомнила“.

„И все было правдой“, — прошептал врач.

Безумная продолжала:

„Хорошо, моя милая, очень хорошо: всмотрись как следует в Феликса, всмотрись в своего палача, когда он войдет, запомни его, чтобы узнать, если когда-нибудь ты его встретишь. Я положу тебя в колыбельку, чтобы он не видел, как ты рассматриваешь его“.

В этот момент девочка в первый раз удивилась словам матери, но врач подошел к ней и тихо попросил:

„Делайте все, что она захочет, дитя мое, я скоро вернусь вместе с вашей покровительницей“.

Незаметно от безумной Генриетты он достал тетрадь, спрятанную в углу камеры, и передал мне ее со словами:

„Прочтите это, сударыня, я знаю, вы женщина высокообразованная, вы скажете мне, что я должен думать об этой странной встрече“.

Я прочитала рукопись и высылаю вам ее, чтобы вы, поскольку вы на свободе, смогли посоветоваться с какими-нибудь юристами по этому делу».