Мемуары Дьявола

Вот в каком положении относительно друг друга находились наши персонажи к первому сентября тысяча восемьсот тридцатого года.

В этот день Матье Дюран, как и в начале нашего рассказа, находился в своем кабинете, но теперь он не испытывал ни счастья, как во время нашего первого знакомства с ним, ни радостного возбуждения, как во второй раз: он был печален, хотя по-прежнему надменен, побит, но еще самонадеян. То был человек, который не сгибается даже в горе, хотя сознает всю его глубину. В кабинете банкира находились еще два наших знакомых. Первым был Дано, вторым — маркиз де Беризи, настоящий человек из народа и настоящий аристократ. Как и в первый раз, банкир внимательно читал бумагу, которая, казалось, живо его интересует. Он был так поглощен чтением, явно причинявшим ему огромное страдание, что не мог оторвать глаз от документа, несмотря на присутствие господина Дано и маркиза.

«В чем дело? — поинтересовался наконец маркиз. — Неприятные новости?»

Матье Дюран быстро пришел в себя и ответил с волнением, которое не мог скрыть вопреки собственным стараниям:

«Нет, ничего, просто сатира, грязная сатира на меня».

«Вас это так задевает?» — спросил Дано.

«Меня задевает рука, которая ее написала, господа, это она ранит меня больнее, чем ее удары. Рука ребенка, молодого человека, которого я помог воспитать, юного Леопольда Барона. Он воспользовался образованием, которое я ему дал, и секретами, до которых я его допустил, чтобы облить меня клеветой и насмешками».

«Кто? — поразился Дано. — Этот маленький господин Леопольд, который раньше не называл вас иначе как отцом и благодетелем?»

«Именно он», — ответил Матье Дюран.

«Так, так. Сегодня я могу вам признаться, — продолжил Дано, — его экзальтированность всегда казалась мне дурной: он злой льстец».

«И как всякий льстец, превратился в хулителя, — добавил маркиз, — таково правило, ничего удивительного».

— Несколько устаревшая мораль, — заметил литератор.

— Очень юная мораль, — возразил Дьявол, — поскольку она бессмертна, а все бессмертное всегда юно.

И он продолжил:

«Оставим его, — вздохнул банкир, — я догадываюсь, господа, о цели вашего визита, вы, несомненно, пришли востребовать ваши деньги…»

Маркиз и предприниматель одновременно оборвали Матье Дюрана, затем замолчали, уступая друг другу слово.

«Говорите, сударь», — предложил маркиз.

«После вас, сударь, — возразил предприниматель, — и если вы хотите сказать что-то, чего я не должен слышать, то я оставлю вас одних».

«Останьтесь, — попросил Матье Дюран, — так как я думаю, что объяснения, которые я готов дать одному, подойдут и другому».

«Как вам угодно, — не стал спорить господин де Беризи, — я буду говорить в присутствии господина Дано, так как, если я правильно понял, нас привел сюда один и тот же мотив».

«Думаю, так», — горько согласился банкир.

«Господин Матье Дюран, вы — честный человек, — заговорил маркиз, — вы должны мне два миллиона, я пришел просить вас сохранить их».

«Что?» — вскричал банкир.

«Сударь, я разорил бы вас, если бы немедленно потребовал выдать мне все деньги, я не хочу быть участником паники, которая уже привела к стольким катастрофам, вы мой политический противник, но между нами стоит другой вопрос — вопрос порядочности. Я вам верю, я оставляю вам мои деньги и не стану требовать их до того дня, пока вы сами не сочтете, что они вам больше совершенно не нужны».

Не могу сказать, что было сильнее: счастье от того, что он, как честный человек, заслужил такое доверие, или унижение от того, что ему оказывает услугу один из тех знатных господ, которых он мечтал задавить весом своего богатства. Однако, после минутного колебания, добрые чувства взяли верх, банкир протянул руку маркизу и с порывом произнес:

«Благодарю вас, я согласен, господин маркиз».

— А вот и мораль вашей комедии, — обрадовался литератор. — Да здравствует дворянин! Так, господин де Серни?

— Нет, сударь, — возразил Сатана, — так как в этот момент Дано, смущенный и растроганный, сказал с восхитительной и сердечной неловкостью:

«Вы должны мне всего шестьсот тысяч, но если вам будет приятно не возвращать мне их, то я не забыл, как вы спасли меня, и все, чем я могу…»

Слезы навернулись банкиру на глаза, и он вскричал:

«Ах! Вот что совершенно меня утешило! Спасибо, господин Дано, но я не могу принять ваше предложение: это все, что у вас есть, вам нужен капитал, чтобы работать».

«Меня устроит пять процентов, я достаточно обеспечен, не отказывайте мне, это меня унизит».

«Вы хорошо поступаете, сударь!» — промолвил маркиз, обернувшись к Дано.

«А вы, ваша светлость, — поддавшись собственному энтузиазму, Дано употребил титул, ликвидация которого казалась ему одним из самых бесценных завоеваний Июльской революции, — вы, ваша светлость, вы поступаете гораздо благороднее, потому что я не привык быть богатым и потеря денег будет для меня не так важна, как для вас».

«Но вы не потеряете их, мой дорогой Дано, — возразил банкир, — я надеюсь, что в моих руках они принесут прибыль так же, как и деньги господина де Беризи».

Несколько минут спустя предприниматель и маркиз вместе откланялись, и у порога особняка на прощание пожали друг другу руки герой революции и знатный вельможа, бывший пэр Карла X, два честных человека. Вот моя мораль, сударь. Не считая той, что вытекает из самого конца этой истории.

Неожиданное бескорыстие двух вкладчиков вернуло Матье Дюрану уверенность, его взору уже открывалась новая финансовая карьера. Два миллиона шестьсот тысяч франков, оставленные ему маркизом и Дано, а также два миллиона двести тысяч господина де Лозере были, как я уже говорил, покрыты долгосрочными вкладами, срок которых истекал самое меньшее через год. Таким образом, Матье Дюран видел себя через год владельцем капитала в четыре миллиона, после того как аккуратно выплатит все причитающиеся проценты, следовательно, доверие к нему со стороны кредиторов, временно пошатнувшееся, должно будет окрепнуть, и так он выстоит в катастрофе, которая сокрушила банки еще более могущественные, чем его. Ему нужен был только год, за который он надеялся вернуть средства, вложенные им в огромное число мелких предприятий, он рассчитывал получить с них еще более миллиона франков, даже если шестьдесят процентов этих предприятий разорится. Узрев такое светлое будущее, только что бывшее таким мрачным, Матье Дюран предался самым радужным мечтаниям, но почти тут же новая туча появилась на широком горизонте, который открылся перед ним, ибо всего через два часа после ухода Дано и Беризи он получил письмо от господина де Лозере, который сообщал о своем возвращении из Англии и просил приготовить ему миллион двести тысяч франков, которые он оставил в кассе Матье Дюрана.

Требование графа вновь перевернуло дела банкира. Чтобы удовлетворить его, ему пришлось бы срочно влезть в долги или уступить часть вкладов, на которые он так рассчитывал, и, следовательно, снова понести потери, поскольку время было такое, что и занять было очень непросто, и продать на обычных условиях невозможно. Матье Дюран почувствовал себя на краю пропасти, хотя еще час назад его актив превосходил его пассив, но, вступив в переговоры с кредиторами, он раскроет, что его средства почти иссякли. Это означало потерять доверие, главное достояние банкира, доверие, которое до сего момента, по правде говоря, было полным и безоговорочным.

Матье Дюран долго размышлял над своим новым положением, он рассмотрел все его неприятные последствия и понял, что на карту поставлена его финансовая и политическая карьера. Он подумал о судьбе своей дочери, представил, как порадуются его давние недруги, и признал наконец, что его может спасти только решительный шаг: он быстро собрался к господину де Лозере.

Когда графу доложили о банкире, тот припомнил, как долго тот заставил его промучиться в своей приемной. Какое-то мгновение ему хотелось отплатить банкиру той же монетой, но поскольку до графа де Лозере уже дошли слухи о шатком положении Матье Дюрана, то граф был всерьез озабочен судьбой своего вклада, и интересы состояния перевесили интересы самолюбия. Он приказал немедленно впустить Матье Дюрана, и таким образом два самозванца во второй раз остались наедине друг с другом.