Сага о Йёсте Берлинге (другой перевод)

А когда конюх начинает роптать, она продолжает:

— Самого лучшего коня не пожалею, лишь бы избавиться от этого парня, запомните это!

Итак, все готово — экипажи и лошади, но кавалеры все еще спят.

Наступил и их черед, но вытащить их из постелей гораздо более трудное дело. Это не то, что вывести из конюшни старую клячу или выкатить из сарая полуразвалившийся экипаж. Они дерзки, сильны и опасны, эти закаленные в приключениях люди. Они будут сопротивляться, защищаясь не на жизнь, а на смерть, и не так-то легко будет поднять их среди ночи, усадить в экипажи и увезти отсюда прочь!

Тогда майорша отдает распоряжение поджечь скирду соломы, которая стоит так близко от кавалерского флигеля, что пламя должно осветить окна той комнаты, где спят кавалеры.

— Солома моя, и все Экебю мое! — кричит она.

И когда яркое пламя охватило всю скирду, она приказала:

— А теперь будите их!

Но кавалеры продолжают спать за запертыми дверями. Толпа во дворе начинает испускать страшные вопли: «Пожар, пожар!» Но кавалеры не просыпаются.

Кузнец вооружается молотом и начинает стучать им в дверь, но кавалеры не слышат.

Крепкий снежок разбивает стекло и влетает в комнату, но кавалеры спят.

Им снится, будто красивая девушка бросает им свой платок, во сне они слышат аплодисменты за опускающимся занавесом, они все еще слышат оглушительный смех и веселый шум бала.

Чтобы разбудить их, надо по меньшей мере выстрелить из пушки над самым их ухом или выплеснуть на них целое море ледяной воды.

Весь день они веселились, танцевали и пели, играли и шутили. Отяжелевшие от вина, утомленные, они спят беспробудным, глубоким сном.

И в этом мертвом сне — их спасение.

Люди во дворе начинают думать, что за этим спокойствием таится опасность. А что, если кавалеры ждут помощи? Что, если они проснулись и притаились со взведенными курками за окном или дверью, готовые сразить любого, кто отважится войти к ним?

Эти люди хитры и воинственны, их молчание что-нибудь да означает! Кто поверит, что они позволят захватить себя врасплох, подобно медведю в берлоге.

Все снова и снова раздаются крики: «Пожар, пожар!», но кавалеры не слышат.

И вот, пока остальные стоят в нерешительности, сама майорша хватает топор и взламывает входную дверь.

Она бежит вверх по лестнице и, ворвавшись в комнату кавалеров, кричит «Пожар!»

Этот громовой голос оказывает более сильное действие, чем вопли людей во дворе. Привыкнув повиноваться этому голосу, все двенадцать кавалеров, как один, мгновенно вскакивают со своих постелей и, увидев отсветы пламени, хватают свою одежду и стремглав бросаются по лестнице вниз во двор.

Но у дверей стоит здоровенный кузнец и два дюжих работника с мельницы, и большое унижение ожидает здесь кавалеров. Одного за другим их ловят, валят на пол и, связав, бросают каждого в предназначенный для него экипаж.

Никто не вырвался, всех связали и унесли: и насупленного полковника Бейренкройца, и силача капитана Кристиана Берга и философа дядюшку Эберхарда.

Даже самого непобедимого, самого опасного, Йёсту Берлинга тоже схватили. Майорша добилась своего. Она оказалась сильнее всех кавалеров вместе взятых.

Жалкое зрелище представляли они, сидя в старых, полуразвалившихся экипажах. Опустив головы и бросая мрачные взгляды, в бессильной злобе они сотрясают двор проклятиями.

А майорша переходит от одного к другому.

— Поклянись, — говорит она, — что ты никогда более не вернешься в Экебю.

— Молчи, ведьма!

— Ты должен дать клятву, — настаивает она, — а не то я своими руками брошу тебя, связанного, в кавалерский флигель, и ты сгоришь там; сегодня же ночью я сожгу кавалерский флигель, знай это.

— Ты не посмеешь этого сделать.

— Не посмею! Разве Экебю не мое? Ах ты прохвост этакий! Ты думаешь, я забыла, как ты плевал мне вслед на большой дороге? Думаешь, не чешутся у меня руки поджечь все это и вас всех заодно? Разве ты шевельнул хоть пальцем, когда меня выгоняли из родного дома? Нет. Клянись!

У майорши такой грозный вид, хотя она, может быть, больше напускает его на себя, и вокруг стоит так много вооруженных топорами людей, что испуганные кавалеры во избежание большего зла вынуждены повиноваться.

Майорша приказывает вынести их вещи и сундуки и велит развязать им руки. Потом им подают вожжи.

Все это продолжалось довольно долго, и Марианна тем временем успела добраться до Шё.

Майор был не из тех, кто долго спит по утрам, и когда Марианна явилась к нему, он был уже на ногах. Она встретила его во дворе, где он только что кормил своих медведей.

Выслушав ее, майор не стал терять времени понапрасну. Он прямо направился к медведям, надел на них намордники, вывел из клеток и поспешил в Экебю.

Марианна следовала за ним на некотором расстоянии. Она едва держалась на ногах от усталости, но вдруг впереди себя на небе она увидела зарево, и ее охватил смертельный страх.

Что за страшная ночь! Одни бьют своих жен и оставляют дочерей замерзать на пороге своего дома. Другие хотят сжечь своих врагов. Не хватает еще только, чтобы старый майор спустил медведей на своих собственных слуг!

Преодолев усталость, она обогнала майора и бросилась в Экебю.

Ей удалось значительно опередить его. Вбежав во двор, она протиснулась сквозь толпу и оказалась лицом к лицу с майоршей.

— Майор ведет сюда медведей! — закричала она изо всех сил.

В толпе произошло замешательство, взгляды людей искали майоршу.

— Это ты позвала его! — сказала майорша.

— Бегите! — продолжала Марианна все возбужденнее. — Спрячьтесь, ради бога! Я не знаю, что майор хочет делать, но медведи с ним.

Никто не двигался с места, все смотрели на майоршу.

— Благодарю вас за помощь, друзья мои, — сказала майорша спокойно. — Надо сделать так, чтобы никому из вас не грозил бы суд или какая другая беда. Расходитесь-ка по домам! Я не хочу, чтобы мои люди стали убийцами или были убиты. Идите!

Но народ не расходился. Майорша обернулась к Марианне.

— Я знаю, что ты любишь, — сказала она. — Твой разум помутился от безрассудной любви. И ты сама не сознаешь, что творишь. Пусть же никогда не наступит день, когда ты, бессильная чем-либо помочь, станешь смотреть, как разоряют твой дом! Дай бог, чтобы ты всегда умела владеть собой, своим языком и своими руками, когда сердцем твоим овладеет злоба!

— Друзья мои, уходите же, уходите скорее! — продолжала она, обернувшись к народу. — Пусть господь охранит Экебю, а я должна   идти к своей матери. О Марианна, когда к тебе вновь вернется рассудок, а Экебю будет разорено и все кругом будут бедствовать, вспомни тогда, что ты наделала в эту ночь и позаботься о людях!

Сказав это, она ушла; и за нею ушли все.

Когда майор вошел во двор, он не застал там ни одной живой души, кроме Марианны, длинной вереницы экипажей и лежавших в них кавалеров, — длинная, наводящая уныние вереница, где лошади были достойны экипажей, а экипажи своих владельцев. Всех их основательно потрепала жизнь.

Марианна подошла и освободила связанных.

Она заметила, что кавалеры кусают себе губы и смотрят в сторону. Им было невыносимо стыдно. Никогда еще не испытывали они большего позора.

— Мне было не лучше, когда несколько часов назад я стояла на коленях у порога Бьёрне, — утешала их Марианна.

Я не стану рассказывать, дорогой читатель, чем закончилась эта ночь, как были водворены на свои места в сарай старые экипажи, лошади в конюшни и как кавалеры возвратились в кавалерский флигель.

Над горами на востоке уже занималась заря, и наступал новый день, который приносил с собою свет и покой. Разве не спокойней светлый солнечный день, чем темная ночь, под покровом которой рыщут лесные хищники и ухают филины!

Об одном только расскажу я вам. Когда кавалеры вернулись к себе и на дне чаши нашлось, чем наполнить стаканы, волна восторга вдруг охватила их.

— Да здравствует майорша! За здоровье майорши! — в исступлении кричали они.