Рассказы

— Хорошо ли спал, мил человек?

— Спасибо, бабушка, хорошо.

— Далеко ли путь-то держишь?

— Сам не знаю — так…

— Ну, знать, счастья своего ищешь. Коли был бы судьбою своею доволен — никуда не ходил бы.

Оба замолчали.

— А где же моё счастье ходит? — спросил Айвар.

— Об этом фею надо спросить.

— А где же её искать?

Старуха пристально на него посмотрела и самым обыкновенным тоном, точно речь шла о том, где купить осьмушку табака, произнесла:

— Да, тут, недалече.

— Бабушка, да ты говоришь так, точно сама видела фею!

— А то нет? Вот только забыла её спросить про моё собственное счастье… — и она тяжко вздохнула и замолкла, видимо, погрузившись в какие-то воспоминания.

Вечернеё солнце светило ей в спину: лицо её менялось как бы под наплывом разных чувств и временами казалось почти молодым и красивым.

— Бабушка, скажи мне, как найти фею?

Она встрепенулась. Мерно и торжественно зазвучала её речь.

— На большой дороге не ищи. Близ жилья не ищи. И очень далеко от жилья тоже не ищи. Где людей совсем нет — и их нет: они людей и любят, и боятся. От Верблюжьего Камня спустись в низину и иди вдоль холма на восток. Разные тебе попадутся тропинки — ты по ним не ходи, пока не дойдешь до старой с развилкой от самой земли осины. Там будет дорожка — на неё вступи, по ней иди и придешь к Веселым Лужкам. А справа лес темный к Лужкам примыкает. Ты в лес не ходи, а все по Лужкам, по Лужкам… Коли ты сердцем чист и мечту больше денег чтишь — сами феи к тебе придут. А ежели жаден и буен — век не увидишь…

Пока она говорила — уже слезла с камня, пошла, и последние слова бросила через плечо на ходу. Через минуту её коричневый платочек мелькнул последний раз и исчез за склоном холма.

Несколько мгновений Айвар просидел, как зачарованный. «Удивительная старуха! — решил он, — и появилась и исчезла, как сон. А может — впрямь её не было — приснилось!» Он быстро побежал по склону в надежде еще раз её увидеть. На миг ему показалось, что вперёди замелькали ушки её платочка, но это оказался большой заяц — русак; подняв уши и задрав смешной маленький хвостик, он во всю прыть мчался как раз в том направлении, куда Айвару указала старуха. Её же самой нигде не было.

— Вот тебе — на! — он оглянулся кругом и озабоченно покрутил головой. Затем вернулся к камню, где оставил рюкзак. И тут в нем заспорили как бы два Айвара. Один хотел сейчас же спуститься в низину на розыски «осины с развилкой от самой земли», а другой, молчавший до сих пор, заявил трезво и презрительно, что хватит бродяжничать и разыгрывать сказочного Иванушку — пора вернуться на какой-нибудь попутной машине или подводе к железной дороге и ехать домой, чтобы приняться за работу. Денег — то в обрез… Смешно и дико — поверил какой-то полоумной старухе — даже сказать стыдно, что существуют феи… Если бы об этом узнали знакомые… Эти доводы настолько были убедительны, что Айвар вполне с ними согласился, подхватил рюкзак и зашагал обратно. Но, шагнув раза три, он оглянулся и, как говорят, «это его погубило».

В золоте вечерних лучей и низина, и далекие красные обрывы, и сизой дымкой подернутые леса заговорили сердцу Айвара на беззвучном языке невыразимого словами очарования красоты. Еще не настал час, когда замирающая флейта исчезающего дня оповестит наступление царственной летней ночи, но уже истома близкого отдыха разливалась по членам Матери-Земли и никогда еще она не казалась ему такой прекрасной! Она лежала в заструившихся ароматах вечера и звала, как ласковая мать, своего долго пробывшего в отсутствии сына: «Приди, прижмись к родимой груди…» И ощутил он, что одна и та же ЕДИНАЯ ЖИЗНЬ пронизывает и бьется, как в своем собственном сердце, так и в каждой травинке, и в этой белой березе, которая сейчас, точно поняв его мысли, — торопливо зашептала ему в ответ, поэтому все они ему братья и сестры, и их надо любить, и он их любит…

Повинуясь непреодолимому влечению, Айвар свернул с дороги и начал спускаться в низину. «Может быть, — шептал он, — это последний и единственный раз, когда у меня хватит безумия потратить ночь на поиски сказки…»

Равнина встретила его прохладой. Запахло ночными фиалками. Не прошло и двадцати минут, как он уже обогнул подошву холма и нашел осину с развилкой. Действительно, там пролегла тропа с еле заметными колеями. Тропа уводила его к невидимой реке у красных обрывов. Вскоре он услышал шепот тихо струящихся меж камней вод, а затем увидел линию деревьев, окаймляющих её низменный правый берег. Мелькнула песчаная отмель. В омуте бултыхнулась рыба. Деревья — черемуха, ольха, липы и клены — были высоки и тенисты, и каждая излучина реки образовала как бы отдельный лужок.

— Каково здесь, когда цветет черемуха? — подумал Айвар, втягивая в ноздри запах реки и пахучих трав.

Солнышко уже подошло к закатной черте, и крылья теней распростерлись над лужками. По мере того, как Айвар двигался вдоль берега, он открывал то высунувшуюся из воды черную корягу в виде спрута с длинными щупальцами, то камень, похожий на огромную лягушку, то целую заросль водяных лилий. В одном месте высилась одинокая с низко раскинутыми ветвями бородатая ель с остатками костра под нею — место табора косцов. Айвару пришло в голову, что хорошо бы повесить на сучке рюкзак, развести огонь и расположиться на ночлег, как до него донесся звук гармони.

— Люди, — подумал Айвар, и ему даже как-то жалко стало своего одиночества, но он пошёл на звуки.

…На лужайке, перед бревенчатым домиком, танцевали девушки и несколько юношей. Танец был плавный, медленный. Изгибались в руках кавалеров тонкие станы в голубом, розовом, зеленом, и мечтательно было выражение юных лиц. Только одна девушка не танцевала. Увидев приближающегося Айвара, она встала и пошла ему навстречу. Почти пепельные её волосы были украшены надо лбом диадемой, изображающей яркой расцветки большого мотылька. Такими же мотыльками было усеяно её бледно-зеленое платье. Серые глаза под темными ресницами были большие, а лицо — лицо… Айвар мог поклясться, что видел это лицо в своих лучших снах — в тех, после которых человек ходит целый день полон тайной радости, тихого трепета… Но теперь это лицо дышало грустью.

— Если вы пришли сказать… — начала она довольно низким голосом и вдруг вскрикнула, — ой!.. Да вы не тот, за кого я вас приняла!

— Конечно, не тот. Меня зовут Айвар, и я впервые в здешних местах, — Айвар поклонился. Потом, смущенно потоптавшись, добавил. — Я намеревался попросить здесь ночлег, но не знаю, к кому обратиться…и у вас бал… Может быть, мне лучше переночевать в другом месте.

Девушка громко рассмеялась.

— На много километров кругом вы не найдете ни одного жилья. Останьтесь. И это не бал, а только мои именины. Меня зовут Астра, — она подала руку. — Вы танцуете?..

Удивительно симпатичный народ окружил Айвара. Бесконечное доброжелательство и большая радость жизни — вот, чем дышали они.

Через полчаса Айвар уже учил гармониста новым вариациям к вальсу и звал половину девушек по именам (а имена-то были все более цветочные: Гортензия, Бегония, Азалия…)

— Почему она не танцует? — Айвар тихо спросил у музыканта, белокурого юноши, указывая глазами на Астру.

— Она под запретом, — так же тихо ответил юноша.

— Как под запретом?

Юноша шепотом рассказал ему, что с минуты на минуту здесь ждут появления Аптекаря… Собственно говоря, никакой аптеки у него нет, так — прозвище… Но он — негодяй и подкалыватель… Уже с полгода, как он пристает к Астре, и теперь запретил ей танцевать с другими… Он обещал расправиться с каждым, кто попытается завязать с ней более близкое знакомство,… Возможно, что уже из-за какого-нибудь куста наблюдает…

— А у Астры есть кто-нибудь, — перебил его Айвар, — с кем она не прочь бы завязать более близкое знакомство?

Юноша покраснел.

— М-м. Не знаю… — и смутился окончательно.

— Понимаю, — Айвар отошел от музыканта и огляделся. Девушки пели. На западе еще догорала вечерняя заря, но здесь уже нежные сумерки спускались на лужайку. Темный и торжественный за домиком возвышался лес. Все кругом как бы курилось ароматами, и с реки доносился шепот вод. Мир и тихая радость, но из корзины цветов должна была показаться жаба, — должно было появиться наглое, злобное, с издевкой лицо Хулигана. Айвар знавал их в жизни — пьяных и трезвых, надменных, с кривыми улыбками и звероподобных, с рыком и урчанием, но всегда подлых, отвратительных…И он всегда вступал с ними в драку, потому что ненавидел насилие. А драться он учился у старого моряка, объехавшего, как он сам говорил, все моря…