Так ли плохи сегодняшние времена?

Как видите, мадам, я высоко ценю ваше великодушие, если в посвящении, по сути в панегирике, высказываюсь не в вашу пользу, а против вас; но я помню, что представляю вам саму жизнь как она есть, и раз уж во всем своем труде я соблюдал строгую правдивость, то стоит ли подвергать ее опасности в предисловии? Хотел бы я, чтобы возможно было написать посвящение без единого слова лести; но, увы, об этом нечего и мечтать. Что ж, надеюсь доказать свою галантность хотя бы тем, что вслед за критикой осыплю вас комплиментами.

Во-первых, мадам, я должен сообщить миру, что именно ваш карандаш расцветил и приукрасил многие строки этого моего труда.

Во-вторых, вы состоите в весьма близких отношениях со мной, одним из виднейших и ученейших умов нашего поколения.

В-третьих, вы не тратите время попусту и часто с пользой проводите целый день, прежде чем другие только начинают им наслаждаться. В этом я готов поклясться, ибо не раз вы допускали меня к себе ранним утром, в такое время, когда у других еще и слуги не вставали, и всякий раз я заставал вас за чтением душеполезных книг, а когда обнимал вас и привлекал к себе, то неизменно замечал, что сна у вас ни в одном глазу не бывало.

В-четвертых, добродетель дает вам силы, рано поднявшись, сразу приниматься за свои занятия, не набивая желудок едой, несмотря на все соблазны и искушения пудингов и пирожных, кои (как говорит доктор Вудворд) волнуют и побуждают к бунту наше животное начало [3]. Этой добродетелью я восхищаюсь безмерно, хоть и очень сомневаюсь, что когда-нибудь найду в себе силы ей подражать.

В-пятых, к величайшей вашей чести служит то, что благодаря вашим многочисленным достоинствам и несравненной красоте столь разборчивый джентльмен, как мистер Нэш [4], вывел вас в свет в Бате задолго до того возраста, когда юные дамы обычно удостаиваются этой чести и когда матушка ваша была еще в полном цвету. Все видели, как умело вы держите равновесие в танце, как рассчитываете каждое свое движение сообразно с темпом музыки; хотя порой вам и случалось делать неверные шаги, чересчур клонясь на одну сторону, но все в один голос говорили, что рано или поздно вы научитесь танцевать превосходно, не склоняясь ни вправо, ни влево [5].

В-шестых, не могу не упомянуть чудные сонеты и шутливые стихотворения, кои, хотя и слетают с вашего пера с удивительной легкостью, обличают в вас великую и возвышенную душу.

На этом похвалы вам, мадам, я заканчиваю; осталось только вознести хвалу автору, стилю которого я старался в точности следовать в этом жизнеописании, ибо почитаю его самым подходящим для биографии. Читатель, несомненно, без труда догадывается, что речь идет об Евклидовых «Элементах». Евклид научил меня писать [6], а вы, мадам, оплатили издание. Так что остаюсь для вас обоих

Покорнейшим и почтительнейшим слугой,

Конни Кибер.

1. ПИСЬМА К ИЗДАТЕЛЮ

Издатель — самому себе

Дорогой сэр!

Раз уж попала к вам драгоценная Шамела, решайтесь, издавайте ее без страха и предубеждения, с посвящением и всем, что полагается; поверьте мне, она выдержит множество изданий, будет переведена на все языки, прочитана всеми народами и поколениями и, откровенно говоря, принесет миру еще больше пользы, чем К — нанесли вреда [7].

Засим остаюсь, сэр, Вашим искренним доброжелателем,

Я сам.

Джон Пафф [8], эсквайр — издателю

Сэр!

Прочитал вашу Шамелу от корки до корки — и какая же это неподражаемая Вещь! Кто он, этот человек, какой он, из-под чьего пера вышла эта дивная книга? Он, без сомнения, любезен не только Веку, но и Его Чести, ибо способен все привесть в совершенство, опричь Добродетели [9]. Кто бы ни был автор этой книги, он поистине самый жестокосердый и прекрасно знает свет, и я бы советовал ему в следующей своей Вещи взяться за жизнеописание Его Чести [10]. Тому, кто изобразил характер пастора Вильямса, эта задача по силам; да что там, ему достало совлечь рясу со священника, к вящей радости Шамелы, и все встало на места.

Засим остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой, Джон Пафф.

Примечание: Читатель, к следующему изданию будут приготовлены еще несколько рекомендательных писем и стихи.

АПОЛОГИЯ ЖИЗНИ МИССИС ШАМЕЛЫ ЭНДРЮС

Пастор Тиклтекст — пастору Оливеру [11]

Ваше преподобие!

Вместе с этим письмом препровождаю вам чудную, милую, сладостную Памелу, книжечку, вышедшую в свет этой зимой, о которой, не сомневаюсь, вы уже слышали от соседей-священнослужителей; ибо для нас стало общей заботой не только возносить ей хвалы, но и проповедовать ее именем. Кафедры, и таким же образом кофейни, полнятся славословиями ей, и недолго ожидать, как в очередном пастырском послании его преосвященство рекомендует ее всему нашему сословию здесь [12].

Не сомневаюсь, что этому примеру вскоре последует духовенство по всей стране, ибо, помимо благоволения к брату нашему, его преподобию мистеру Вильямсу, книга эта внедряет полезное и воистину благочестивое учение о благодати.

Эта книга есть «самая суть религии, благовоспитанности, рассудительности, великодушия, остроумия, воображения, глубокомыслия и нравственности. Ее легкость, естественность, благородная простота и обдуманная исполненность, подобные самой жизни, затмевают ее. Автор согласовал приятное с полезным; мысль его всюду находит себе точное выражение, свободное и подбористое, как сельский убор Памелы, или как она же без всякого убора, когда скромница-красота, смутясь пышным убранством, являет себя без покровов». Что и случается в этой чудесной книге сплошь и рядом, она представляет читателю такие образы, на какие даже самый черствый фарисей не сможет отозваться без трепета.

Что до меня самого (и думаю, то же и с моими знакомыми клириками), «я только и делаю, что читаю ее другим, и слушаю, как те читают ее мне, пока она снова не вернется ко мне в руки; и ничего другого, похоже, я делать не могу, и не знаю, насколько меня хватит, потому что отложи я ее, а она идет за мною. Днем напитав слух, ночью она навевает пленительные сны. Каждая ее страница завораживает». О! Вот даже сейчас, когда я говорю это, я трепещу, мне чудится, передо мною Памела, стрясшая покровы.

«Милая книжица, дивная Памела! Ступай, предстань миру, где не найдешь ты подобия себе». Каким счастьем было бы для человечества, сгори все прочие книги — и лишь тебя мы читали бы дни напролет, лишь о тебе грезили бы ночами! Ты одна способна преподать столько нравственности, сколько нам требуется. Разве не учишь ты молиться, петь псалмы и почитать духовенство? Разве не содержишь в себе весь без изъятия «Долг человека»? [13] Прости меня, автор Памелы, за упоминание книги, столь уступающей твоей! И снова я задумываюсь: кто этот автор, где он, что это за человек, как удавалось ему доселе скрывать столь объемлющий, всевластный дух? «Он обладает всеми достоинствами, какими может очаровать Искусство, а ведь он перенял их у Природы. Изумляет чуткость его воображения! Крохотное горчичное зернышко („бедняжка с ее маленькой и т. д.“) оно претворяет в подобие Царства Небесного, с коим и сравнивает это семечко Книга Книг» [14].