Антек

Вдова натопила как следует печь, выгребла угли и стала ждать, что еще ей бабка прикажет.

— А теперь, — сказала знахарка, — положим девочку на сосновую доску и задвинем в печь: пусть-ка она так полежит, покуда мы три раза прочитаем «Богородицу», — мигом выздоровеет, все как рукой снимет.

Женщины положили Розалию на сосновую доску (Антек забился в угол и глядел оттуда) и сунули ее ногами вперед в печку.

Девочка, как только ее обдало жаром, пришла в себя.

— Мамуся, что вы со мной делаете? — закричала она.

— Молчи, дурочка, вся хворь твоя пройдет.

Бабы уже засунули ее до половины, и девочка забилась, как рыба в сетях. Она ударила знахарку, обхватила мать обеими руками за шею и закричала не своим голосом:

— Да вы сожжете меня, мама!

Но ее уже задвинули в печь, закрыли устье заслонкой и принялись читать:

— «Богородице дево радуйся…»

— Мамуся, мамуся!.. — стонала несчастная девочка. — Мамуся!..

— «Господь с тобой, благословенна ты в женах…»

Тогда Антек подбежал к печке и схватил мать за подол.

— Мамуся, — закричал он, плача, — да она же там помрет!..

Но он только того и добился, что его стукнули по голове за то, что мешает читать молитву. А тут и девочка перестала биться о заслонку, метаться и кричать.

Но вот уже молитва трижды прочтена, бабка отодвинула заслонку: в глубине печи лежал труп с красной, кое-где уже облезшей кожей.

— Иисусе! — вскрикнула мать, увидев девочку, потерявшую человеческий облик.

И такая скорбь ее обуяла, такая тоска, что она насилу помогла знахарке перенести тело на лавку, потом упала на колени посреди хаты и, колотясь головой об пол, закричала:

— Ох, Гжегожова!.. Что ж это вы наделали!

Знахарка нахмурилась.

— Да не шумите вы!.. Может, вы думаете, девочка-то от жара покраснела? Это болезнь из нее так вышла, только чересчур скоро, оттого и уморила ее, бедняжку. Все в воле божьей!

В деревне никто не знал, отчего умерла Розалия. Не стало девочки — что поделаешь? Так ей, видно, на роду написано. Мало ли ребятишек за год умирает в деревне, а все их много.

На третий день Розалию положили в свежевыструганный гробик с черным крестом. Гробик поставили на телегу и повезли на двух волах за деревню, туда, где над завалившимися могилами высятся истлевшие кресты и белые березы. Дорога была ухабистая, гробик от тряски накренялся набок, а Антек, уцепившийся за юбку матери, думал, идя за телегой:

«Худо там, видно, Розальке, если она места себе не находит и с боку на бок ворочается…»

Потом ксендз окропил гроб святой водой, четверо парней опустили его на полотенцах в могилу, засыпали землей — и все тут.

Холмы, где шумели леса, и пригорки, поросшие кустарником, так и стояли на своих местах. Пастухи, как и раньше, играли в долине на свирели, — жизнь шла своим чередом, хотя в деревне не стало одной девочки.

С неделю поговорили о ней, потом позабыли и забросили свежую могилку, на которой лишь ветер вздыхал и стрекотали кузнечики.

А еще немного спустя выпал снег и распугал даже кузнечиков.

Зимой дети деревенских хозяев ходили в школу. Мать уже отчаялась дождаться от Антека помощи по хозяйству и, посоветовавшись с кумом Анджеем, решила отдать его учиться.

— А в школе научат меня строить мельницы? — спросил Антек.

— Ого! Даже писать научат, как в канцелярии, была б у тебя охота.

Вдова завязала в узелок сорок грошей, взяла мальчика за руку и с трепетом пошла к учителю. Войдя в горницу, она застала его за починкой старого тулупа. Поклонившись учителю в ноги, вдова вручила ему принесенные деньги и сказала:

— Низко кланяюсь вам, пан учитель, и покорнейше прошу, примите, ваша милость, этого сорванца в науку и, как родной отец, не пожалейте для него ремня.

Его милость, у которого из дырявых сапог торчала солома, взял мальчика за подбородок, поглядел ему в глаза и похлопал по плечу.

— Красивый мальчик! — сказал он. — А что ты умеешь?

— И верно, красивый, — подхватила обрадованная мать, — да только ничего он, пожалуй, не умеет.

— Как же это? Вы его мать, а не знаете, что он умеет и чему выучился? — спросил учитель.

— А откуда мне знать, что он умеет? Я-то ведь баба, и мне все это ни к чему. А чему учился он, стало быть, мой Антек, это я знаю. Он учился пасти скотину, лучинку щепать, носить воду из колодца, больше, пожалуй, ничему.

Так мальчика определили в школу. Однако матери было жалко потраченных сорока грошей, поэтому для своего успокоения собрала она возле хаты несколько соседей и стала с ними советоваться, хорошо ли она сделала, что отдала Антека в школу и ввела себя в такие расходы.

— Гм… — ответил один из хозяев, — учителю будто платит волость, так уж, если на то пошло, вы могли и ничего ему не давать. Да он-то всегда требует денег и тех, кто не платит ему, хуже учит.

— А хороший он учитель?

— Ничего!.. Когда говоришь с ним, он будто немного глуповат, но учит как следует. Вот мой мальчик к нему только третий год ходит, а знает уже всю азбуку сверху вниз и снизу вверх.

— Э! Подумаешь, азбуку знает! — отозвался другой хозяин.

— А вот и подумаешь! — возразил первый. — Будто не слыхали вы, как наш войт говорит: «Знал бы я хоть азбуку, у меня в такой волости было бы не меньше тысячи рублей доходу, как у писаря!»

Несколько дней спустя Антек в первый раз отправился в школу. Она показалась ему почти такой же прекрасной, как комната со стойкой в корчме, а скамьи стояли в классе одна за другой, совсем как в костеле. Только печка в школе развалилась и дверь не закрывалась, так что было холодновато. Лица у детей были красные, а руки они прятали в рукава; учитель ходил в тулупе и бараньей шапке. А осевший по углам белый иней таращил на всех свои сверкающие глаза.

Антека усадили вместе с другими учениками, еще не знавшими букв, и урок начался.

Памятуя наставления матери, мальчик решил во что бы то ни стало отличиться.

Учитель взял окоченевшими пальцами мел и написал на старой, без рамы, доске какой-то знак.

— Смотрите, дети! — сказал он. — Эту букву легко запомнить, она выглядит так, как будто кто казачка пляшет, и произносится «а». Тише вы там, ослы!.. Повторите: а… а… а…

— А… а… а!.. — хором закричали ученики первого отделения.

В общем писке особенно выделялся голос Антека. Но учитель пока не обратил на него внимания.

Это огорчило мальчика и даже задело его самолюбие.

Учитель нарисовал другой знак.

— Эту букву еще легче запомнить, она похожа на крендель. Вы видели крендель?

— Войтек видел, а мы словно бы нет… — сказал кто-то.

— Ну, так запомните, что крендель похож на эту букву, называется она «бе». Повторите: бе! бе! бе!

Хор подхватил:

— Бе! бе!

И на этот раз Антек действительно отличился: он сложил трубкой обе руки и заревел, как годовалый теленок.

В классе раздался взрыв смеха, а учитель затрясся от гнева.

— А ну! — крикнул он Антеку. — Вот ты какой, оказывается, удалец! Это тебе не хлев, а школа. Ведите-ка его сюда, я ему дам жару.

Мальчик остолбенел от удивления, но не успел он опомниться, как двое самых сильных школьников подхватили его под руки, вытащили на середину класса и заставили лечь.

Антек еще не понял толком, в чем дело, как на него посыпались удары, и он услышал наставление:

— А ты, бездельник, не реви, как теленок, не реви!

Наконец его отпустили. Мальчик отряхнулся, как собачонка, вылезшая из холодной воды, и пошел на свое место.

Учитель написал третью и четвертую буквы, дети повторили их хором, а затем начался экзамен.

Первым отвечал Антек.

— Как называется эта буква? — спросил учитель.

— А! — ответил мальчик.

— А вот эта, вторая?

Антек молчал.

— Эта буква называется «бе». Повтори, осел!

Антек продолжал молчать.

— Повтори, осел: бе!

— Дурак я, что ли! — пробормотал мальчик, твердо запомнивший, что в школе реветь теленком нельзя.