Записка об Афонской Горе и об отношениях ее к России

Обратимся к грекам. Поклонников греческих, несмотря на близость греческих стран, на Афоне почти совсем нет. Значительное распространение грамотности по греческим селам все больше и больше подкапывается под основы церковности. Нигилистов отъявленных между обученными греками почти нет. Им в этом препятствуют уже три вещи: во-первых, вечная необходимость смотреть на Православие как на орудие их политических действий на Востоке: а политикует всякий грек, даже и держащийся за плуг.

Во-вторых, ревность восточная вообще и греческая в особенности; греки охотно допускают для мужчин тайную свободу поведения; но не признают уже решительно никакого женского вопроса.

В-третьих, экономическая жесткость греков, их скупость и дух мелкого торгашества, противоречащий гораздо более, чем настоящее барство, тому духу щедрости и общительности, который составляет, может быть, единственную добрую сторону социалистических стремлений. И грек-купец и купец-болгарин – на русского купца вовсе не похожи. Употребляя слово «барство» в противоположность мелкому, жидовскому торгашеству и скупости людей греческой и болгарской крови, я разумел под этим словом не характер одних дворян наших, но, если угодно, еще более характер русских купцов; ибо ширина и щедрость были всегда свойствами людей этого сословия, и в этом смысле, скорее, их можно назвать «барами», чем многих гладеньких дворянчиков и джентльменов нашего времени, две капли воды похожих на английских или французских буржуа.

Русский купец сегодня перебьет дорогие зеркала в трактире или обогатит трех цыганок, а завтра он построит в минуту раскаяния храм Божий или поедет на поклонение Святым Местам. Греко-болгарский торговец зеркал не перебьет и у цыганок возьмет сдачу мелочью с лиры турецкой, но и церкви не построит, и на Афон не поедет.

Это так. Нигилистов отъявленных между греками не встретишь; но зато никто так не способен делаться ничему в душе не верующим и либеральным, умеренно-прогрессивным буржуа, на европейский лад, как наш восточный единоверец. Европа, прогресс, цивилизация не сходят у него с языка; хотя часто он видит прогресс там, где человек знающий видит разложение; находит изящество там, где царствует безвкусие, премудрость ищет в том, в чем мы, старые ученики Запада, умеем уже открывать пустоту и фразу и т. д. Афинские, цареградские учителя, воспитанники Янинской гимназии и Загорских школ эллинизма, разбросанные по селам и городам Турции, – это, по моему мнению, невыносимая зараза. «Зачем ты молишься иконам; это доски», «Бог невидим». «Зачем ты постишься так строго; это пустяки. А главное, нездорово». «Такой-то писатель пишет, что мясо…» и т. д. «Вы, люди заскорузлые, древние (скуриаз-мёни антропи)». «Ты не говори – я христианин; ты говори – я эллин». Вот любимый разговор такого рода просветителей. Нелишним полагаю привести следующий поразительный пример сравнительного русского и греческого миросозерцания. Когда после долгой болезни моей мне на Афоне стало лучше и иногда случалось говорить об этом и с греками, и с русскими мирянами (русскими поклонниками, греческими селянами, некоторыми горожанами-греками и даже греками-монахами). Первое слово русского большею частию: «Ну и Слава Богу! Мать Пресвятая Богородица и Св. Пантелеймон». А грек: «Да. Климат на Афоне прекрасный; общества только нет и развлечений городских». Повторяю, даже некоторые грамотные и бывалые селяне и монахи, претендующие на образованность, отвечали мне так. Стоит греку и болгарину обучиться немножко побольше в школе, а тем более побывать по делам в Европе (т. е. в Триесте, Марселе, Молдо-Валахии или даже Кишиневе и Таганроге), как сейчас уже у него заболевает печень, и он не может выносить поста, хотя родной брат его, может быть, еще продолжает пасти стадо своих родителей, и сами родители эти кушают где-нибудь в Ходжа-Балкане или Эпирских ущельях по дедовскому порядку руками, и «соки кушанья текут по бороде их на грудь», как с восторгом выражался раз при мне некий пожилой фракиец, один из немногих искренних, хотя и ученых почитателей старины на Востоке.

Что касается до эллинов Свободного Королевства, то хотя, как я слышал от афонских монахов, там по большинству сел религиозность держится еще, пожалуй, крепче, чем в иных округах Турции, но так как руководство дел принадлежит адвокатам и вообще людям афинским и ученым, то никого так афонцы не боятся в случае каких-либо переворотов, как свободных эллинов. В 1854 году монахи от турок не страдали вовсе, а страдали от восставших жителей соседних Афону греческих сел и от перешедших границу эллинов. На это мне жаловались монахи из греков еще гораздо больше, чем русские монахи. Старый греческий епископ Калиник, живущий на покое у Афонских Святынь, говорил мне однажды так: «Нет у наших мирских греков того благочестия, которое я вижу у ваших русских. Я знаю нескольких русских высшего круга, беседовал с г. Муравьевым, с г. Савостьяновым и другими; и каждый день вижу тысячи пожертвований, присылаемых из России. А что касается до ваших простых поклонников, то я, старый архиерей, ставил сам себе не раз в пример иных из этих безграмотных и простодушных людей».

Прогрессивные просветители по селам Востока гораздо вреднее не только турок, умеющих чтить [4], подобно русским, и свою, и чужую святыню, но даже и католических священников и наших нигилистов.

Начни говорить наш нигилист всё прямо в деревне, его побьют и даже убьют, может быть. Примеры первому, если не ошибаюсь, и бывали. В Тульче мне рассказывали, что известного Кельсиева чуть-чуть было не убили малороссы за то, что при начале своей агитаторской деятельности он стал убеждать их, что Бога нет.

Не знаю, правда ли это, но меня один тульчинский доктор уверял, что Кельсиев после этого две недели провел в постели.

Такого рода уроки, конечно, заставят серьезно задуматься и могут привести человека к исправлению глубокому и коренному, как привели Кельсиева, ставшего теперь одним из самых полезных национальных писателей наших.

Но прогрессивный грек сохраняет всегда уважение к семье и религии в ее самых общих чертах; к тому же бранит турок и папу; и на это привлекаются селяне, крайне сверх того падкие на грамотность в здешних краях. («Грамотного человека и в счете не скоро обманет другой!» – вот самая живая, одушевляющая их в этом случае мысль.) Если грек, обученный в школе, не будет явно нападать на Бога и Христа, будет часто жаловаться, что подати у султана велики, не забудет при этом описывать роскошь, богатство и прямые улицы (это уже непременно) городов истинно просвещенных стран, умалчивая, конечно, о коммунизме и о нищете пролетариев, которых у варваров-турок вовсе нет; а главное, если он будет как можно грубее твердить: «А жена да боится мужа своего!..», то селяне будут считать его умнейшим человеком и многое ему простят.

Прибавим еще одно очень важное примечание по этому поводу: оно объяснит нам многое. Наши неосторожные молодые агитаторы были (и есть) почти без исключения дворянские дети или семинаристы, которых, когда они в сюртуке, а не в рясе, мужик и мещанин наши не в состоянии хорошо отличить от дворян, по некоторым, нередко явственным, но простолюдину малодоступным оттенкам. Поэтому у простолюдина русского сложилась идея, что Каракозов, Нечаев и студенты, волновавшиеся в 61-м году, суть не что иное, как господские дети, которые сердятся на Государя за освобождение крестьян с землею.

Придерживаясь и в этом случае моего правила приводить осязательные примеры, я приведу их три. Два простых монаха (приезжие на Афон из России, а не здешние) говорили мне недавно так: «Удивительное это дело – Нечаева; когда бы все они были из господ, так известно, что это досада на Государя за волю; а чего ищут другие? Были между ними, слышно, и не из господских детей ученики». Теперь живет здесь приезжий из известных майносских станиц Малой Азии – старообрядец. Он отряжен сюда своими единоверцами для попыток сближения с Православной Церковью [5]. На днях он сказал мне вот что: «Читал я в газете, что в России хотят распублику завести. И все ведь это высшее начальство из господ делает. Ну где распублику: тут все поголовно за Царя встанут. Нам без Царя нельзя». Монахам я вовсе не возражал, не желая выводить их из столь полезного для порядка в России заблуждения их, а старообрядцу постарался объяснить, что это никак не начальство, а кой-какие бездомные дворянчики и мальчишки, которых, разумеется, следует строго наказывать. Еще в 61-м году, будучи в Москве во время студенческих волнений, я слышал от одной солдатки, родом крепостной из Калуги, такую же речь. «Если господа задумали что-нибудь против Царской Фамилии, то мы от них и следа не оставим».