По направлению к Свану

ыдством говорила об их ежевечерних встречах, подчеркивала, что он у нее на особом положении и что, значит, она предпочла его всем остальным. Конечно, Сван часто думал, что Одетта самая обыкновенная женщина; он понимал, что власть над существом, стоящим настолько ниже его, не может льстить его самолюбию и что тут нечем хвастаться перед верными, но как только он заметил, что Одетта нравится многим, что она волнует мужчин, телесное желание, которое она будила у них, вызывало у него острую потребность завладеть всеми тайниками ее души. И ему стали бесконечно дороги те минуты, которые он проводил у нее вечером, когда он сажал ее к себе на колени, спрашивал, что она думает о том, о другом, когда он устраивал поверку тем радостям, которые теперь придавали смысл его жизни. Вот почему, после ужина, он, отведя Одетту в сторону, поблагодарил ее от всего сердца, и эта высшая ступень его признательности должна была показаться ей, что в ее власти воздвигнуть для него целую лестницу блаженств, самое высокое из которых состоит в том, чтобы, пока длится его любовь и пока он с этой стороны уязвим, не знать, что такое ревность.

Когда, на другой день, он ушел с пирушки, дождь лил ливмя, а в распоряжении Свана была открытая коляска; кто-то из друзей предложил отвезти его домой в карете, и так как Одетта, позвав его к себе, тем самым ручалась ему, что никого к себе не ждет, то ему, вместо того чтобы мокнуть под дождем, можно было со спокойной душой и легким сердцем ехать домой спать. Ну, а вдруг Одетта, заключив, что он не дорожит своим преимуществом — проводить с ней все поздние вечера без исключения, отнимет у него это преимущество как раз, когда оно будет ему особенно желанно?

Приехав к ней уже в двенадцатом часу, он извинился, а она сказала, что сейчас, правда, очень поздно, что от грозы ей стало плохо, что у нее разболелась голова, и предупредила, что позволит ему побыть у нее с полчасика, не больше, только до двенадцати; немного погодя она почувствовала, что устала, ей захотелось спать.

— Значит, сегодня никаких орхидей? — спросил он. — А я как раз мечтал о славной орхидейке.

Она ответила ему с кислым, слегка сердитым видом:

— Нет, нет, милый, сегодня никаких орхидей, ты же видишь, мне нездоровится!

— Может, тебе от этого было бы лучше, но я не настаиваю.

Она попросила его погасить перед уходом свет; он задернул полог и ушел. Дома ему внезапно пришла мысль: а вдруг Одетта кого-нибудь ждала, вдруг она притворилась усталой и попросила погасить свет единственно для того, чтобы он поверил, что она сейчас уснет, а только он за дверь — и она опять зажжет огонь и впустит того, кто должен провести с нею ночь? Сван посмотрел на часы — прошло уже часа полтора после того, как он от нее уехал. Он вышел из дому, взял извозчика и велел остановиться около ее дома, на улице, перпендикулярной той, на которую ее дом выходил своей задней стеной и откуда Сван иной раз стучал в окно ее спальни, чтобы она ему отворила; он вылез из экипажа; вокруг были мрак и тишина;