Лес богов

Лесная команда, в свою очередь будет усилена за счет новых арестантов. Через месяц-другой многие из них вольются в команду доходяг. Так и совершается круговорот жизни в лагере. Ежедневно в Штутгоф доставляют новые партии заключенных, однако количество обитателей лагеря растет очень медленно.

В страшных муках умирают люди на полях сражений. Но там - все равны. Там ждет раненых помощь. Там - в руках у людей оружие, они могут защищаться. Там - смерть и страдания имеют какой-то смысл: борешься ради какой-то идеи за родину, за свободу. А тут - пустота. Бессмыслица. Нелепость. Никто не окажет тебе помощи. Никто не посочувствует, не утешит в горе, не проводит в последний путь напутственным словом любви.

Уж лучше умереть по приговору даже на виселице, чем от голода и гнойников! В старину в некоторых странах существовала традиция: перед казнью выполнить последнее желание осужденного на смерть. Ему давали есть, разрешали курить, написать письмо, опрокинуть чарку... А тут - пнут ногой, и все.

Ужасны были лагеря смерти, куда узников привозили и тотчас уничтожали. Но такая же участь ждала заключенных и под сенью Леса Богов! Разница заключалась лишь в том, что здесь человека истязали, калечили, постепенно высасывали из него все соки и обрекали на голодную смерть...

Бог знает, какая разновидность лагерей более к лицу нашему просвещенному веку. Не берусь судить... В конце концов - дело вкуса...

Ползет... ползет команда доходяг. Каждому каторжнику они напоминают о бренности всего сущего - memento mori. Все одинаково хотят жить. Но все одинаково знают: пройдет месяц, другой - не миновать и тебе команды доходяг.

Новичок столкнувшийся впервые в жизни с доходягами, на время как бы теряет рассудок. Его страшит не сама смерть - ужасен вид этих еще не умерших, но уже уничтоженных людей. И сама смерть является в образе этих живых трупов униженной, поруганной и оскверненной.

Новичок сам не чувствует, как мороз проходит по коже, как побелевшие губы тихо шепчут, дрожа:

- О господи, господи!

"DIE ARBEIT MACHT DAS LEBEN SUSS" (Работа услаждает жизнь (нем.)

Первое наше воскресенье в лагере, фактически - наш первый рабочий день. В это воскресенье в лагере не работали, - вообще в тот период в лагере уже не все воскресенья работали. Однако некоторые команды обязаны были трудиться.

- Адвокаты профессора ксендзы, финансисты писатели и прочий литовский сброд - марш строиться, живо! - с удовольствием кричит писарь блока, бешеный тиролец Тони Фабро. - Пошевеливайтесь, вы, грязные свинячьи выплодки.

Кроме нас, построили несколько команд, состоявших из поляков политических заключенных. Они обвинялись в принадлежности к тайным политическим организациям, и следствие по их делу к тому времени не было еще закончено.

Нашим капо был немчик Заутер. Он попал в лагерь на две недели раньше, чем мы, но оказался редкостным пронырой. В лагере Заутер быстро сделал блестящую карьеру - пробрался на должность надсмотрщика.

Заутер, как явствовало из документов, имел 17 судимостей. Заключение он отбывал за истязание малолетних, а в заключении и сам стал начальством...

Мы перевозили в вагонетках песок. На одном конце узкоколейки надо было срыть холм, на другом - завалить яму с водой. Расстояние между обоими концами около полутора километров. К каждой вагонетке прикреплены шесть-семь человек. Рельсы проложены по песку. На пути четыре поворота. У среднего поворота стоит Заутер с веселой улыбкой на лице, у других - его помощники то бишь вице-капо. Мы должны были погрузить песок отвезти его в другой конец, свалить в яму и ехать обратно.

Стоял конец марта. За ночь сильно подморозило. Солнце светило и ласкало. Прокатиться на вагонетках из одного конца в другой - как будто не так уж страшно. Надо только вагонетку подталкивать. Но тут-то и была собака зарыта. Толкая вагонетку, надо было бежать. Рысью или галопом. С грузом и порожняком - все равно. Клумпы вязли в рыхлом песке, не держались на ногах. Пробежишь два-три шага и натрешь ноги до крови. Проклятые клумпы.

Пока грузишь песок - вице-капо дубасит тебя по спине и по бокам, да еще при этом читает мораль: не ленись.

У каждого поворота палочное внушение повторяется. Хочешь прошмыгнуть мимо вице-капо, - вагонетка, как назло, соскальзывает с рельсов. Сделай милость, подними ее!

Пустую мы еще кое-как затаскивали, но с полной - шутки плохи. Пока поднимаешь вагонетку, появляется сам Заутер. В руках у него тоже палка. Он прилежно начинает тебя колотить. Колотит и приговаривает, как заведенный:

- Die Arbeit macht das Leben suss! Die Arbeit macht das Leben suss! Die Arbeit macht das Leben suss! ... - Работа услаждает жизнь!

Поворот на том месте, где стоял Заутер был особенно крут. Вагонетка здесь всегда соскакивала с рельсов.

Заутер улыбался. Заутер сиял от удовольствия. Заутер усердно орудовал дубинкой. Ласково смеялся и повторял:

- Работа услаждает жизнь.

На исходе рабочего дня возвращаешься в барак. Возвращаешься голодный, с разбитыми плечами, израненной спиной, ободранными боками, с измученным сердцем, с опухшими и растертыми в кровь ногами, с тяжелой головой; втискиваешься, как селедка, в свое вшивое логово и начинаешь понимать, откуда появляются в лагере доходяги.

Мы, как люди, лишенные лагерной специальности, около двух недель не имели постоянной работы. Каждый день нас пихали в разные команды, и везде мы были новичками. У каждого капо - свой характер, свой порядок, свой стиль рукоприкладства. Мы ничего не знали и ничего не узнали. Мы не ведали как надо выполнять лагерные повинности, и не научились, как надо отдыхать.

Ежедневно, ежечасно нам устраивали "баню" - иногда сухую, иногда мокрую. Кровавую.

Узники-ветераны прекрасно знали, что плоды работы в лагере не играют никакой роли. Важно - двигаться, уставать, надрываться, чтобы как можно скорее протянуть ноги. Особенно важно двигаться на виду у всякого начальства. Старые каторжники крутятся-вертятся безостановочно, а сделают всего ничего. И тем не менее их работа производит хорошее впечатление: важно не сидеть сложа руки.

Мы были простаками. Нам казалось: дали работу - выполняй. Выполнишь начальство оценит, скажет - отдыхай. И работаешь бывало, не за страх а за совесть, как работал всю жизнь. К лицу ли дурака валять?