Юность грозовая

— Оружие! Где оружие?

— Нет у меня, — с трудом выдавил Ефим, сутулясь. — Я бросил его там…

— Кто такой?

— Так это же Ефим Холодов! — крикнул Миша. — Он в армии был.

Услышав этот голос, Холодова сорвалась с места, бросилась к коридору, откуда уже выводили сына, и дико завопила:

— Не трогайте его! Не отдам!.. Не для вас!..

Ее вопли привлекли степновцев. Многие сразу же узнали Ефима. Послышались возмущенные голоса:

— Провожали как человека!

— За мамкину юбку спрятался, вояка!

— Наши головы ложат, а этот по углам отсиживается!

— За свою шкуру дрожит, предатель!

Сухонькая бабка Степанида, глядя на истерически всхлипывающую Холодову, пристукнула клюшкой о землю и строго сказала:

— Волчица ты, а не мать!

Хрипло сигналя, во двор въехала машина. В кузове сидели Холодов и Степка. Люди расступились. Холодов тяжело спустился с машины на землю.

— Показывай, где спрятал хлеб, — обратился к нему начальник районной милиции. — Веди!

Холодов осмотрелся кругом, словно впервые попал сюда, и отрицательно покачал головой.

— Нету у меня никакого хлеба.

Миша посмотрел на сидящего в кузове Степку. Тот, закусив губу, отвел глаза в сторону.

— Неправда! Есть у них хлеб! — звонко крикнула Таня, проталкиваясь на середину круга. — В сарае спрятали. Я сегодня случайно видела.

— У-у, змея, — заскрипел зубами Холодов. Он рванулся к девушке, намереваясь ударить ее, но вывернувшийся откуда-то Василек загородил собою Таню и задиристо выкрикнул:

— А ну попробуй, попробуй!

Холодова схватили за руки. Брызгаясь слюной, злобно сверкая глазом, он процедил:

— Знал бы — сам спалил все.

По двору прошел возмущенный гул:

— Судить его, мерзавца!

— Откуда только черти принесли его в станицу!

Пока проводили обыск, выносили из сарая мешки с зерном, Таня связала свои вещички в старенький байковый платок и вышла во двор.

Василек остановил ее и, стараясь не смотреть в глаза, пробормотал:

— Куда же ты? Пойдем к нам, у нас просторно.

— Я устроюсь у бабушки Степаниды, — ответила она. — Спасибо тебе, Василек, за все.

14

Из райкома партии Курганов поехал прямо в поле. Захара Петровича он разыскал возле молотилки, где тот помогал однорукому машинисту натянуть соскочивший приводной ремень.

Спрыгнув с тарантаса, Курганов окликнул его. Захар Петрович вытер руки пучком соломы, подошел. Поздоровавшись, он сразу же принялся ворчать на колхозных кузнецов, которые отковали плохие шплинты к маховику и ему из-за этого пришлось самому поехать в станицу заказывать новые.

— Серьезности у них ни на грош, — Захар Петрович выразительно цокнул языком. — Ты, Егорыч, потолкуй с ними. В нашем деле кузнец — заглавная фигура, сам понимаешь. Да и с перешиновкой колес тянут волынку. Разве так можно нынче работать?

Не успев излить все свое недовольство, Захар Петрович поднял глаза на Курганова и осекся. Лицо председателя было хмурым.

— Какие тут, к черту, шплинты! — с досадой проговорил он. — Немец маханул через Дон и вышел к самой Ерзовке, рядом с тракторным заводом.

— Что ты! — ахнул Захар Петрович. — К самому городу? Вот так штука, мать честная! Не удержали, стало быть?

— Видно, не удержали, — Курганов похлопал себя по сапогу кнутовищем. — В райкоме приказано угонять скот, я сейчас оттуда.

— Когда же?

— Завтра в ночь отправитесь. А вечерком поедем с тобой к секретарю райкома, инструкции кое-какие получишь.

Достав кисет, Захар Петрович свернул самокрутку, потом, не прикуривая, бросил ее на землю и принялся старательно затаптывать.

— Эвакуировать, что ли? — переспросил Курганов.

— Да нет, в помощники мне кого дашь?

— Кого же, — развел руками Курганов. — Сам видишь, остались одни бабы с детишками… Лукич поедет, и ребят подберем надежных. Вот разве еще племянницу этих… Холодовых. Возьмешь?

— А это еще для чего, в нагрузку?

— Очень просится Танюшка. Приходила ко мне недавно.

— Толк-то с нее какой? — Захар Петрович покачал головой. — Лишние хлопоты, да и только.

— Это ты зря, Петрович. Иная девчонка лучше парня бывает. Да и вообще, руки женские в дороге нужны.

— Да пусть едет, — согласился вдруг Захар Петрович и, глянув куда-то в степь, спросил: — А как же с тем хлебом, что не домолотили?

— Решим, — глухо вымолвил Курганов. — Врагу не оставим. Что не успеем прибрать — спалим… Поехали, подвезу до станицы. Дома предупредишь — и давай в правление, потолкуем.

Повернувшись к машинисту молотилки, Захар Петрович крикнул:

— Давай, Петро, сам управляйся. Теперь уж все равно…

Он не договорил и тяжело заковылял к председательскому тарантасу.

Вначале они ехали молча. Попыхивая цигаркой, Захар Петрович угрюмо смотрел на пыльную дорогу, думал о предстоящем разговоре с женой и Федей. Потом представил себе опустевшую станицу, когда с приближением врага многие уедут из нее и, кто знает, вернутся ли когда-нибудь назад. И будут сиротливо стоять домишки с заколоченными ставнями, поджидая своих хозяев. От этих мыслей к горлу подкатил горький комок. Захар Петрович крякнул, словно проверяя свой голос, повернулся к Курганову и раздраженно спросил:

— Ты скажи мне, Иван Егорыч, с душевной откровенностью: доколь мы еще будем пятиться, отдавать свою землю? Где же наша сила, едрена корень? Только так… не виляй, начистоту… Или, может, я пойду со скотом до самой Сибири? В тайгу понесу свои старые кости?

— Ты что это, Петрович? — Курганов даже чуточку отодвинулся от Чеснокова, будто хотел лучше рассмотреть его. — Ты брось такие разговоры! Поедешь туда, куда скажут, хоть до Байкала! Не забывай, что мы с тобой прежде всего коммунисты! Понял?

Он хлестанул лошадей.

— А что касается земли, то, я думаю, мы вернем ее, всю, до единого метра, — продолжал он уже более спокойно. — Не было еще такого, чтобы Россия жила на коленях.

Виновато потупившись, Захар Петрович проговорил:

— Иной раз стыдно бабам в глаза смотреть: всех мужиков забрали, а толку пока никакого.

Курганов промолчал. Возле дома Чесноковых придержал лошадей.

Выбравшись из тарантаса, Захар Петрович сказал:

— Ты, Егорыч, о разговоре плохое не думай. Больно стало на душе, вот и прорвалось наружу.

— Чего там, бывает, — признался Курганов. — Сам иногда всю ночь не могу глаз сомкнуть… Так ты приходи, я буду в правлении.

Захар Петрович застал Федю дома. Сын уже знал, что скот будут угонять из станицы.

— Батя, возьми меня с собой, — попросил он, едва отец вошел в комнату. Уклоняясь от прямого ответа, Захар Петрович пошутил:

— А чего ж, поедешь по кругу на печь в угол.

— Если не возьмешь, убегу из дома, — решительно заявил Федя. — Вот посмотришь, на фронт сбегу.

— Я те всыплю, фронтовик! — Захар Петрович строго глянул на сына, но, встретившись с его умоляющим взглядом, мирно проговорил: — Так уж и быть… С матерью я сам переговорю. А пока давай-ка собираться. Неси чемодан, полушубки из кладовки неси. Нужно взять их с собой, не все лето будет.

Вечером на совещании Захару Петровичу вручили маршрут движения степновского гурта и объяснили, где и какой продолжительности делать остановки. Дальнейшие указания скотогоны должны были получить от представителя райкома партии, который позднее присоединится к ним с первой группой эвакуированных колхозников.

Наутро станица забурлила, заволновалась. Весть об угоне скота быстро облетела Степную. Об этом говорили старики и ребятишки, передавали из уст в уста встретившиеся у колодцев хозяйки.

На колхозных базах приводили в порядок арбы, брички, фургоны, упряжь. По распоряжению Курганова тягловый скот, выделенный из общего стада, перевели на лучшие выпасы.

Встретив Василька на улице, Федя сразу же поделился с ним новостью: