Сатанисты XX века

— Пусть бегут дети и юноши. Остальные бросьте жребий. Из глубины церкви выступил пожилой мулат. Подняв руку, он произнёс:

— Не надо жребий, отец мой, не все достойны спасения. Говорю за себя первого. Совращённый масонами, я принимал участие в их сатанинских оргиях. Но рука Господня коснулась меня. Я прозрел и ужаснулся. Без искупления нет прощения для моих преступлений. Господь покарал меня, отняв у меня жену и детей, погибших под развалинами фабрики Герена. Мой дом разрушен лавиной. Мои поля затоплены жгучей грязью. Мои стада унесены наводнением. Я сам свою преступную жизнь должен искупить смертью. И вы все, собравшиеся здесь, загляните в свою совесть и пусть лишь тот, кто чувствует себя достойным спасения, бежит от смерти…

К концу речи посреди храма образовалась небольшая группа людей: мужчин, женщин и детей, — тихо молящихся, держась за руки. Это была группа семейств, соединённых верой Христовой и не расставшихся у порога храма Божия. За ними широким полукругом пригнулись к земле рыдающие фигуры, повторяющие отчаянным голосом: «Виновен я перед Тобою, Господи… Помилуй нас, грешников…» Ни одна из этих фигур не подняла головы, когда чёрный отшельник тихо произнес:

— Пора… Я не могу ждать дольше.

Старый священник поднял благословляющие руки, когда перед ним кинулись на колени двенадцать белых фигур под опущенными чёрными вуалями.

— Отец мой, — умоляющим голосом произнесла настоятельница монастыря. — Разреши мне и сестрам моим остаться с тобой в храме. Метать жребий о жизни, от которой заранее отказались мы, невесты Христовы, — это недостойно нас.

Старый священник простёр дрожащие руки, осеняя крестом их.

Оставшиеся столпились возле алтаря, громко призывая милость Божию на уходящих. Уходящие целовали руки священника и края покрывал монахинь.

— Да хранит вас Господь, дети мои, — со слезами произнёс аббат Лемерсье, поднимая вновь благословляющие руки. — Не забывайте этой минуты и да останется нашей путеводной звездой Пречистая Дева Мария…

Затем входная дверь растворилась, пропуская старого отшельника, ставшего во главе плачущей толпы.

Медленно, постоянно оглядываясь, уходили последние беглецы из Сен-Пьера, вслед которым в наполовину опустевшем храме оставшиеся «обречённые» запели победную песнь во славу Богоматери.

«Взбранной Воеводе Победительная…»

Бесшумно двигалась по заснувшим улицам длинная процессия мужчин, женщин и детей, бегущих из осуждённого города.

Было далеко за полночь, и утомившаяся толпа гуляющих разбрелась по домам, вдоволь нашумев, побуянив и… напившись. Из окон и дверей бесчисленных ресторанов, трактиров, кофеен, общественных садов и танцевальных зал на затихающие улицы падали широкие снопы света. До слуха беглецов доносились звуки музыки, играющей залихватские мотивы излюбленных местных танцев: ой-ра, хабанеры, бегины и кэк-уока. Взрывы пьяного хохота смешивались с нагло откровенными словами циничных песен. На бульварах в глубокой тени деревьев слышалось треньканье гитар вперемежку с шёпотом и поцелуями.

— Содом и Гоморра! — тихо прошептал «чёрный чародей», с негодованием сворачивая в пустынный переулок. — О, несчастные! Они не видят смерти, протянувшей руку над их грешными головами.

Невольно глаза беглецов поднялись на небо, куда гневным жестом указывала рука вещего старца. На небе продолжала стоять облачная коса, грозная, загадочная и неподвижная. Только теперь она спустилась так низко, что лезвие её, казалось, уже касалось вершины гор, окружающих грешный город.

Последних беглецов ожидало небольшое парусное судно, уже готовое к отплытию. Палуба его была заполнена другими беглецами, так что приведенные старым негром двести человек с трудом нашли место «приткнуться» — ни одного человека больше не могло бы вместить суденышко, — последнее из вышедших в море в последнюю ночь Сен-Пьера.

А в это время по улицам Сен-Пьера расклеивались правительственные афиши, в которых говорилось:

«По точному подсчёту наших гениальных учёных, к утру выборов (8 мая 1902 г.) рассеются последние признаки опасности. Граждане колонии спокойно и уверенно проследуют к избирательным урнам Сен-Пьера, исполняя главнейший долг и осуществляя священнейшие права счастливых сынов французской республики».

Старый чародей уже ставил ногу на трап, чтобы сойти на землю, когда к нему подбежал капитан судна.

— Неужели ты не поедешь с нами, отец мой? — спросил он. Старик молча показал рукой на небо.

— Рука Господня надо мной, как и над всеми, но долг призывает меня туда. Не удерживай же меня и позаботься о несчастных беглецах, оставивших в Сен-Пьере всё, кроме жизни… Облегчи им эту жизнь по мере возможности!

Затем таинственный старец медленно сошёл на землю и, не оглядываясь, скрылся в белых облаках волнующегося тумана…

Маленькое суденышко подняло якорь и медленно двинулось мимо наскоро освещённых лампами и фонарями пристаней, в синюю даль океана, навстречу неведомой жизни.

Когда же белый покров тумана сгустился настолько, что очертания удаляющегося города стали сливаться в одну неопределённую массу, среди которой смутно блестели окна ближайших к берегу зданий, когда призрачная картина города в последний раз осветилась кровавым столбом пламени, выброшенного страшным вулканом, на палубе раздался громкий стон:

— Прощай! Прощай навсегда, наш Сен-Пьер!

XXV. Освобождение

Трудно передать отчаяние Гермины, когда из глаз её исчезла Матильда, уведённая масонскими тюремщиками. Опустившись на пол в тёмном коридоре, она горько заплакала.

Растерянный и расстроенный маленький грум беспомощно стоял над своей рыдающей госпожой, не зная, как успокоить её. Бедняга не смел даже зажечь потушенного фонаря, опасаясь привлечь внимание масонов светом, который могли заметить в опустелой темнице Матильды, погружённой с удалением пленницы в полный мрак.

Сколько минут прошло таким образом, Гермина не сумела бы сказать, потеряв всякое представление о времени. В её голове кружились и сталкивались смутные мысли и ощущения, поглощаемые возрастающим страхом перед ужасной истиной, готовой раскрыться пониманию несчастной женщины. Сознание того, что лорд Дженнер не мог не знать о присутствии Матильды в подземельях масонского храма, легло невыносимой тяжестью на душу Гермины, разбивая последнюю надежду убедиться в невиновности любимого мужа.

Внезапное прикосновение руки заставило Гермину вздрогнуть. Над ухом её раздался ласковый голос, показавшийся ей странно знакомым:

— Бедная женщина… Собери мужество и шествуй до конца по скорбному пути, предназначенному тебе Господом!

— Чёрный чародей! — чуть не вскрикнула Гермина.

— Тише! — прошептал тот же голос. — Не забудь, что здесь стены имеют уши. Иди вперёд и не бойся. Я не покину вас.

— Отец мой, помоги мне спасти Матильду, — со слезами промолвила Гермина, удерживая морщинистую руку старика.

— Не теряй времени на разговоры, дитя моё, — повелительно прошептал голос. — В дорогу, мальчик, в дорогу. Иди направо и, отсчитав 120 шагов, поверни опять направо. И так пять раз. Когда встретится лестница, иди по ней вверх, пока не услышишь голосов. Тогда найди подвижной камень, — он отворится по первому натиску настолько, чтобы видеть, по второму — чтобы пропустить человека. Ты понял меня, Дим?

— Понял, отец. Не беспокойся, — ответил грум.

— Хорошо. Иди вперёд, но фонаря не зажигай! Береги запас света, он понадобится на обратном пути. Здесь же дорога простая: поворачивать направо в каждый встречный коридор. Миледи будет следовать за тобой, держась за твою куртку. Добрый путь, дочь моя, и не падай духом, не отчаивайся, что бы ты ни увидела.

Затем всё стихло.

Гермина тяжело вздохнула.

— Что ж, пойдем, Дим. Господь не оставит нас, — прошептала она, медленно вставая.

Она чувствовала себя страшно утомлённой, разбитой, и едва передвигала ноги. Пережитое волнение подточило её силы и она с ужасом думала о том, что не сможет уйти далеко. Но, по счастью, долго идти и не нужно было. Скоро до её слуха долетел какой-то неопределённый звук. Она остановилась, прислушиваясь. Сомнения не было. Говорили где-то невдалеке.