Гулящая

о зашевелилось, зашумело: "Как? Нигде не служили, на деле не испытаны, и занять сразу такие посты? Нет, не будет от этого добра, не жди!" И закипела тайная работа: начались тайные подкопы и происки... Деятели не падали духом; они кликнули клич к молодым. Открылись новые вакансии с большим жалованьем, и на эти новые посты стали присылать безбородых, а то и вовсе не оперившихся ученых юнцов, обходя какого-нибудь давно знакомого с бритвой служаку, тридцать лет прокорпевшего за канцелярским столом. С того времени пролилась желчь, началась борьба. Старики кричали: молокососы! Молодые обзывали стариков хапугами, бестолочью. Вспыхнула вражда между старым и новым. Эта вражда и эта борьба дали себя знать не в одной только чиновной среде, они захватили и другие области жизни, проникли и в семью. Крепостной не гнул шеи перед помещиком, рабочий - перед хозяином, сын иной раз не покорялся отцу: всё, заслышав про волю, встало на дыбы и громко заявило свои права. Это была пора великого шума, еще более жестоких схваток; все напрягали силы, чтобы взять верх, одолеть противника. Молодые было одолели, чтобы... вскоре и самим постареть... Жизнь мчалась, как ветер.

Григорий Петрович еще захватил старые порядки на службе: начальник у него был большой взяточник и еще больший ненавистник свободы. Он любил, чтобы перед ним все трепетало и млело, падало ниц, клонило спину. Часто его голос гремел по большим палатам, чтобы только задать страху подчиненным. "Где страх - там и бог!"- говаривал он. С главного начальника брали пример начальники рангом пониже: каждый держал подчиненного на почтительном расстоянии. Над мелкой же сошкой измывались как хотели; за провинность снимали сапоги, заставляли дежурить по целым неделям, записывали, кто сколько раз выходил. Гриць и боялся этих порядков и ненавидел их. Проходя по улице, он увидел как-то целую толпу юношей-гимназистов, которые, окружив учителя, вели с ним непринужденный разговор, расспрашивая его обо всем. Не как начальник, а как старший сведущий товарищ отвечал учитель на их вопросы. Все они весело слушали его, смеялись, шутили. С завистью смотрел Гриць на толпу гимназистов... Там жизнь, только под синим мундиром бьется свободно сердце, а тут? Сердце его увядало, как только он обращал взор на свою чиновничью среду; ненависть поднималась в душе, находила тоска; молодая кровь закипала в жилах и ударяла в голову. Молодежь всегда любит свободу, всегда приносит в жизнь новые идеи, лелеет новые надежды,празднует свою весну... Для того чтобы образоваться, он, по совету товарищей-гимназистов, читал книги. В этих книгах говорилось о праве человека и о воле к завоеванию этого права; о животных и людях, о мире и его извечных законах. Гриць не читал, а пожирал эти книги, на лету схватывал все, что нес широкий поток печатного слова, набирался ума. Он как бы раздвоился, стал жить двойной жизнью: с одной стороны - это была постылая служба, которая давала ему хлеб насущный и гасила дух; с другой книги, умные разговоры в кругу молодежи, которые