Книга Монеллы<br />Собрание сочинений. Том II

Грязью надо закидать их: ибо они не презирают меня.

И семь чаш, полных крови, будут ждать меня на столе, и золотой венец будет блистать и искриться средь них».

Но раздался голос, что не был мне чужд, и лицо той, что явилась, мне не было незнакомо. Она восклицала:

— Белое царство! белое царство! я знаю белое царство!

Я повернул голову к ней и без удивленья сказал ей:

— Маленькая лживая головка, маленькие уста, что лгут, нет больше ни царей, ни царств. Я тщетно стремлюсь к красному царству: уже время минуло. А здесь черное царство, и оно вовсе не царство; ибо целое племя мрачных царей мечется в нем. И нигде в мире нет ни белого царства, ни белого царя.

Но она воскликнула снова:

— Белое царство! Белое царство! Я знаю белое царство!

И я хотел схватить ее за руку, но она увернулась от меня.

— Не грустью, — сказала она, — и не насилием. Есть, есть белое царство. Иди за моими словами; слушай.

И умолкла, а я стал вспоминать.

— И не воспоминаньем, — сказала она. — Иди за моими словами; слушай.

И умолкла; а я задумался.

— И не мыслью, — сказала она. — Иди за моими словами; слушай.

И умолкла.

Тогда уничтожил я в себе грусть воспоминаний и страстный порыв желаний, и мой разум, мысль моя всецело исчезли. Я пребывал в ожиданьи.

— Вот, — сказала она, — ты увидишь то царство. Но не знаю, войдешь ли ты туда. Ибо трудно понять меня всем, кроме тех, что не понимают; трудно уловить меня всем, кроме тех, что не стараются больше уловить; трудно узнать меня всем, кроме тех, у кого нет воспоминаний. Поистине, вот ты имеешь меня и уже меня не имеешь. Слушай!

И я слушал в ожиданьи. Но я ничего не услышал. А она тряхнула головкой и сказала:

— Тебе жаль твоего желания и твоих воспоминаний, их разрушенье еще не кончено. Надо уничтожить, чтоб обрести белое царство. Исповедайся, и ты будешь освобожден; отдай в мои руки твои желанья и воспоминанья твои, и я их уничтожу; всякая исповедь есть уничтоженье.

И я воскликнул:

— Я отдам тебе все, да, я отдам тебе все. И ты понесешь все и уничтожишь, ибо у меня нет уже силы для этого.

Я жаждал красного царства. Там были кровавые цари, что точили свои мечи. Женщины с чернеными глазами рыдали на джонках, нагруженных опием. Пираты зарывали в песок островов тяжелые сундуки с золотыми слитками. Все проститутки были свободны. Воры бродили по дорогам в предрассветный час. Девушки предавались обжорству и излишествам. Толпа женщин бальзамировала и золотила трупы в голубой ночи. Дети жаждали далеких неведомых любовных наслаждений и невиданных преступлений. Голые тела устилали плиты жарких бань. Все было натерто жгучими пряностями и освещено красными свечами. Но это царство провалилось под землю, и я проснулся во мраке.

И тогда мне осталось черное царство, что вовсе не царство: ибо оно полно царей, мнящих себя царями и омрачающих его своими делами и повелениями.

И темный дождь мочит их день и ночь. И я долго скитался по дорогам, пока не явился мне слабый свет трепещущей лампы средь глубокой ночи. Дождь хлестал мне лицо; но я жил в сияньи ее. Та, что держала ее, звалась Монеллой, и мы с нею вместе играли в черном царстве. Но однажды вечером лампочка потухла, и Монелла бежала. Долго искал я ее в этом мраке; но не мог найти. И теперь, в этот вечер, искал я ее в книгах; но тщетно ищу я. И я затерян в черном царстве; и не могу я забыть бледный свет Монеллы. И на устах моих ощущаю я вкус подлости.

И лишь только я кончил, я почувствовал, что уничтоженье свершилось во мне, внезапным трепетом озарилось мое ожиданье, и я услышал голос из мрака. Голос тот говорил:

— Забудь все и все будет тебе возвращено. Забудь Мо-неллу и она будет тебе возвращена. Таково новое слово. Будь подобен крохотному щенку, что ощупью ищет мягкого теплого местечка, чтоб согреть свою холодную мордочку.

Та, что мне говорила, воскликнула:

— Белое царство! белое царство! Я знаю белое царство!

Я погрузился в забвенье и очи мои засияли непорочным лучистым неведением.

Та, что мне говорила, воскликнула:

— Белое царство! белое царство! Я знаю белое царство!

Забвенье проникло в меня и место мысли моей стало пусто и чисто.

И та, что мне говорила, воскликнула снова:

— Белое царство! белое царство! Я знаю белое царство! Вот ключ царства: в красном царстве черное царство; в черном царстве — белое царство; в белом царстве…

— Монелла, — воскликнул я, — Монелла! В белом царстве — Монелла!

И белое царство явилось передо мною; но оно было окружено стеной белизны.

Тогда я спросил:

— А где ключ царства?

Но та, что мне говорила, молчала.

О ее воскресении

Луветт повела меня по зеленой меже до самой окраины поля. Земля подымалась вдали, и на горизонте темная полоса окаймляла небо. Уже начинали гаснуть пылающие закатные тучи. В смутном вечернем сияньи я едва заметил маленькие блуждающие тени.

— Сейчас, — сказала она, — мы увидим, как зажжется огонь. А завтра он будет дальше. Ведь они нигде не остаются. И в каждом месте они зажигают огонь лишь один раз.

— Кто они? — спросил я Луветт.

— Неизвестно. Это дети, одетые в белое. Меж ними есть дети из наших деревень. Другие идут издалека.

Вдали на холме заблистал, заплясал огонек.

— Вот их огонь, — сказала Луветт, — теперь мы их можем найти. Они проводят ночь там, где разложили костер, и с рассветом покидают те места.

Когда мы взошли на холмик, где горел костер, мы увидели много белых детей вокруг огня.

И средь них я узнал маленькую продавщицу ламп, которую встретил когда-то в мрачном, дождливом городке. Она, казалось, руководила детьми и говорила им что-то.

Она встала, и, выйдя из круга детей, сказала мне:

— Я уже не продаю лживых лампочек, что гасли под угрюмым, тоскливым дождем.

Уж настало то время, когда ложь заняла место правды, когда жалкий труд истреблен.

Мы играли в доме Монеллы; но лампы были игрушками, а дом приютом.

Монелла умерла; я та же Монелла, я встала в ночи, дети пришли ко мне, и мы пойдем все по свету.

Она обратилась к Луветт:

— Иди с нами, — сказала она, — и будь счастлива во лжи.

И Луветт побежала к детям и, как они, оделась в белое.

— Мы идем, — продолжала та, что вела нас, — и мы лжем всем, кого мы встречаем, чтоб доставить им радость и счастье.

Наши игрушки были ложью, теперь вещи — наши игрушки.

Среди нас никто не страдает, среди нас не умирает никто, а о тех, других, говорим мы, что они силятся познать печальную правду, которая вовсе не существует. Те, что хотят знать правду, отходят от нас и нас покидают.

Напротив, мы не верим ни в какие истины мира; ибо они рождают печаль.

И к радости, к веселью хотим мы вести наших детей.

Теперь взрослые могут прийти к нам, и мы научим их неведенью и самообману.

Мы покажем им полевые цветочки такими, какими они не видали их никогда; ибо все они — новые.

И мы будем дивиться каждой стране, которую увидим; ибо все страны — новые.

Нет в этом мире сходств, нет воспоминаний для нас.

Все беспрерывно меняется, и мы привыкли к перемене.

Вот почему мы зажигаем огонь каждую ночь в новом месте; и вокруг огня мы выдумываем для минутного наслажденья истории о карликах и живых куклах.

И когда наш огонь погасает, новая ложь охватывает нас; и с весельем дивимся мы ей.

А наутро мы уже не узнаем наших лиц; быть может, одни захотели узнать правду, а другие помнят одну лишь вчерашнюю ложь.

Так проходим мы все по новым и новым местам, и к нам приходят толпою, и счастливы те, что идут за нами.

Когда мы жили в городе, нас принуждали делать одну и ту же работу, и мы любили тех же людей; и одна и та же работа надоедала нам, и мы сокрушались, видя, как люди, которых мы любим, страдают и умирают.