Ураган

Чжао Юй-линь с маузером на боку крупными шагами шел по дороге впереди других. Было прохладно. На небе мерцала Серебряная Река [16]. Перекликались сверчки и цикады. В придорожных ивах шуршали разбуженные шумом воробьи, стряхивая с листьев росу на головы и плечи людей.

Когда вышли из школы, Ли Чжэнь-цзян пристроился позади толпы и вскоре исчез. Он свернул в огород и кратчайшим путем помчался к большому двору помещика.

Лю Дэ-шань начал постепенно отставать. Улучив подходящий момент, он спрятался в уборной, выждал, пока затих топот, затем высунулся, осмотрелся и, пригнув голову, бросился к дому. Он спешил не потому, что боялся погони. Ему хотелось поскорее укрыться куда-нибудь, чтобы никто не заметил его на улице и не подумал, что он сбежал перед боем.

Вооруженные и невооруженные люди шли толпой. Старики Сунь и Тянь, у которых были больные ноги, вразвалку плелись в хвосте. Штыки винтовок поблескивали при свете звезд и издали были похожи на брызги тусклого света, падающего с неба.

На всем пути лаяли собаки. Их лай разбудил крепко спавших крестьян и всполошил всю деревню.

VII

В эту ночь многие жители деревни Юаньмаотунь не спали.

В усадьбе Хань Лао-лю и в школе лампы горели до самого утра. Там и тут обстановка была одинаково напряженная. Там и тут готовились к схватке. У всех глаза были широко раскрыты; все с нетерпением ждали начала больших событий. Для одних это была безнадежная, обреченная на провал оборона, для других — полное надежд революционное наступление.

Толпа людей, предводительствуемая Чжао Юй-линем, подвигалась к большому двору. Когда прошли половину пути, все ясно увидели при свете звезд двух человек, идущих навстречу. Один из них был управляющий Ли Цин-шань, другой — сам Хань Лао-лю.

Неожиданная встреча заставила толпу остановиться. Даже Чжао Юй-линя она повергла в смятение. Он инстинктивно спрятал за спину веревку, которую держал в правой руке. Приблизившаяся к нему голова с залысинами принадлежала тому, кому крестьяне долгие годы не осмеливались смотреть прямо в лицо.

«Смогу ли я арестовать его?» — растерянно подумал Чжао Юй-линь.

Заметив смущение Чжао Юй-линя, Хань Лао-лю кинул на него свой обычный злобный взгляд и проговорил:

— Так… старина Чжао! Слышал, что ты намерен арестовать меня. Отлично! Видишь, я сам пришел.

Толпа невольно отступила и начала рассеиваться. Старик Тянь побоялся даже подойти. Возчик Сунь отошел в сторону и скрылся.

Около Чжао Юй-линя осталось лишь несколько молодых парней.

Помещик сделал еще шаг вперед и спросил:

— Почему же ты молчишь? Зачем у тебя эта веревка за спиной? Кто тебя поставил здесь начальником? Какие за мной преступления? Ведь если ты собираешься арестовать человека, должен предъявить какое-то обвинение. Я, Хань Лао-лю, только сберег доставшиеся мне по наследству от деда несколько грядок земли, дом, и никого не ограбил, ничего не украл. Вижу, что ты свой закон устанавливаешь. В чем же я повинен? И зачем ты в полночь по деревне слоняешься с веревкой в руках? Пойдем, пойдем вместе, разыщем товарищей из бригады и потолкуем.

— Давно уже перетолковали, — отрезал командир отделения Чжан, придя на помощь испуганному Чжао Юй-линю. — Какой параграф ни возьми, по любому тебя судить можно!

— А как ты заставил меня стоять на осколках битой посуды? Или забыл об этом? — почувствовав поддержку, осмелел Чжао Юй-линь.

Такая неслыханная дерзость «голого Чжао» на момент смутила помещика, и он ответил почти заискивающе:

— Ты здесь что-то путаешь, брат Чжао. Было ли что-нибудь подобное?..

Чжао Юй-линь вспыхнул:

— Ты еще спрашиваешь! Выходит, этого не было? Я с тобой ни о чем говорить не стану! Иди в бригаду и разговаривай с начальником Сяо.

— Что ж, идем… — Помещик уже овладел собой и с прежней самоуверенностью продолжал: — Хотя бы и с начальником Сяо! Все равно у вас должна быть какая-то законность. То, что на мне, Хань Лао-лю, нет ни единого пятна, так же верно, как то, что мост есть мост, а дорога — это дорога. Скажи, брат Чжао, мне ли бояться чьей-нибудь клеветы?

— Какой я тебе брат! — вспылил Чжао Юй-линь.

— Мы — люди одной деревни, — с тем же нарочитым спокойствием и рассудительностью пояснил помещик. — Что же тут удивительного, если у нас принято называть друг друга братьями? Мы долго прожили вместе. Если и случались между нами какие-нибудь недоразумения в словах или недостаточная почтительность в обхождении (всякое могло быть!), это только наши братские, семейные дела. Зачем кричать об этом на всю деревню? Другие люди смеяться будут. Недаром говорится: «ближайшие соседи лучше далеко живущих родственников».

— Идем, идем, нечего тут канитель разводить! — перебил его командир отделения Чжан.

— Пойдем! — подтвердил Чжао Юй-линь. — Сейчас поздно говорить об этом. Помнишь, когда ты поставил меня на осколки, я тебя просил: «Господин, не могу терпеть, прости на этот раз по-соседски». А ты что мне тогда ответил? «Кто тебе сосед, сукин сын?» Неужели и это забыл? А теперь говоришь: «ближайшие соседи лучше дальних родственников». Ты меня, должно быть, «по-соседски» и на принудительные работы загнал, хотя до меня еще и очередь не дошла? По твоей милости у меня тогда дочка умерла… Да что с тобой говорить? Только слова тратить попусту! Пошли живей!

— И пойду! Кого мне бояться? Хотя ты и наболтал на меня, ничего преступного за мной все равно нет, а «если нога прямая, обувью ее не покривишь».

— Так ничего, говоришь, преступного за тобой не числится? — придвинулся к нему Чжао Юй-линь. — А когда приходила сюда банда Лю Цзо-фэя, не ты ли три дня подряд праздновал встречу? А когда банда Чжоу Сянь-миня налетела, не ты ли присоветовал ему зайти со стороны западных ворот? Ведь у тебя бандиты ни зернышка, ни соломинки не тронули. Кому не ясно, что ты снюхался с ними? А еще хочу спросить тебя: куда сбежал твой брат Хань-седьмой?

— Когда бандиты налетели на деревню, разве я не стрелял по ним? Неужели ты не помнишь? Или память у тебя отшибло? — стал, в свою очередь, спрашивать Хань Лао-лю, чтобы замять опасный разговор о брате.

— Да ты просто в небо палил. Это же все знают…

— А где оружие? — неожиданно спросил начальник отделения Чжан.

— Сдал в город Имяньбо.

Чжан повернулся к Чжао Юй-линю:

— Он действительно сдал?

— А кто его знает.

— Идемте скорее, — уже сам предложил Хань Лао-лю, желая окончить разговор об оружии. — Мне как раз надо повидаться с начальником Сяо и спросить, почему это ты, Чжао Юй-линь, в глубокую ночь без всяких причин людей арестовываешь и по какому праву? Ведь ты просто оклеветал честного человека!

— Ну и жалуйся на меня!

Сяо Ван отвел Чжао Юй-линя к окну, и тот все рассказал. Подошел Сяо Сян и пожал руку Чжао Юй-линю. Внимательно выслушав, он проговорил:

— Ладно, все хорошо. Вот еще что: надо покрепче сплотить бедняков и на общем собрании как следует посчитаться с Хань Лао-лю. Займись этим, дружище.

Когда Чжао Юй-линь, отдав Сяо Вану маузер, собрался уходить, Сяо Сян остановил его:

— Постой-ка… Командир отделения Чжач! Выдать Чжао Юй-линю винтовку.

Чжан принес винтовку и три обоймы патронов.

— Будь бдительным, старина Чжао, — напутствовал Сяо Сян.

Хань Лао-лю, стоявший в почтительной позе посреди комнаты, терпеливо ждал, пока начальник бригады подойдет к нему. Но тот, казалось, не замечал помещика. Вань Цзя толкнул Хань Лао-лю в дальний угол:

— Стой там! — прикрикнул он.

Хань Лао-лю напрягал весь свой слух, стараясь разобрать, о чем говорил Сяо Сян с Чжао Юй-линем.

Когда Чжао Юй-линь ушел, Хань Лао-лю приблизился и, низко поклонившись, рассыпался подобострастным смешком:

— Начальник, верно, устал?..

Сяо Сян посмотрел на него: испитое желтое лицо, коротко подстриженные японские усики, похожие на щетку. Одет в белую шелковую рубашку и черные с разводами шелковые штаны, на ногах кожаные туфли.