Вели мне жить

Маленький он только с виду. А когда они стоят рядом, он почти одного с ней роста. Сдаваться он не собирается. У него отняли дом, забрали его рукописи, пригрозили, чтоб больше в Корнуолл не возвращался.

«Это всё ты — ты виновата, проклятая пруссачка!» — нападал он вчера за обедом на Эльзу.

Обед они собрали на скорую руку, пришла Белла, и всё шло как по маслу. Тема Орфея не всплывала: о поэзии не говорили. Обсуждали дела житейские: где Фредерики будут жить, кто их приютит? Конечно, первое время можно пожить и здесь: Рико наверху, в комнате Ивана, Белла и Эльза — у Джулии. Женщинам она отдаст кровать, а сама утроится на раскладушке за ширмой. Что она ещё может предложить?

Рано или поздно подвернётся более удобный вариант. Фредерик уже навёл справки: «Я ездил сегодня утром в Хемстед, но, к сожалению, неудачно — не застал Молли Крофт. Она написала, что у неё пустует дом в Кенте и мы можем его занять на время. Сейчас там её сын — приехал с фронта в отпуск».

— Но потом он снова уедет, — заметила Джулия.

Как ей всё это знакомо — приехать на побывку, потом уехать назад; возможно, никогда уже больше не вернуться. Вот и Фредерику с Эльзой теперь предстоит мыкаться, увязывая свою жизнь с заботами Молли Крофт и её сына.

Но пока, во всяком случае, всё в порядке. Рейф вернётся не скоро, — если вернётся вообще. Так что с этим трудностей не будет. С едой, конечно, туговато, — как выразился бы Рейф, «нужно будет потуже затянуть пояса», и ещё надо ждать подножку от г-жи Амез. Не далее как вчера она напала вечером на Джулию, встретив её в прихожей: «Почему же вы, г-жа Эштон, не предупредили меня о том, что миссис Фредерик — немка?»

Он сидит напротив. И это тот, кто, подобно огнедышащему вулкану, вливал свой жар, как крепкое вино, в мехи своих романов — этих заклинаний Эроса, которых издатели боятся, как огня, после судебного запрета его последней книги? Это случилось в самом начале войны. А сегодня — до книг ли? Стихи его — из того же горнила и той же пробы, что и романы, да только лава поостыла, и всё засыпало толстым слоем пепла. Устал он. Они оба устали. Они сидели молча, — не от безучастности, а, скорее, пытаясь объясниться без слов. Я совсем не такой. Помнишь, анемоны в коробке? — так вот, представь, это я их тебе послал. Я всего себя вложил в ту рукопись, а ты даже не удосужилась ответить, — просто отписалась, что получила, и всё.

Вот мы и встретились, — отвечала она без слов. Ты не знаешь, что последние полгода происходило в этой комнате, но ты всё понимаешь. Вроде бы я здесь, а на самом деле, мыслями и душой я в черновиках стихов, спрятанных за томиками «Меркюр де Франс». Ты почти все их читал. Там я — настоящая. Здесь — нет.

Всё это сказано без слов. На подошвах его тяжёлых грубых башмаков, — в таких обычно сеют пахари, — налипла глина. Она заметила, что брючины его простых хлопчатобумажных штанов до сих пор подвёрнуты, — чтоб не забрызгать грязью. Он ещё, как говорится, не успел отряхнуть пыль со своих ног. Он весь пропитался Корнуоллом. Загар ещё не сошёл — лицо дышало морской свежестью, хотя чувствовалось, что это — наносное, и скоро сквозь загар проступит бледность. Она помнила, каким увидела его в первый раз: худющим и бледным, почти калекой, чахоточным. Запомнились огненно-рыжая борода и голубые глаза. Она чувствовала на себе его взгляд — спокойный взгляд человека, который никуда не спешит.

Говорить вроде было не о чем. Вчера вечером он сидел там же, где сейчас. В другом кресле, где сейчас сидит Джулия, расположилась Эльза, а Джулия, как послушная девочка, села между ними. «Эльза по одну руку, — сказал Рико, — ты по другую. Эльза справа, ты слева». Словно не слыша, Эльза сидела себе, подшивая обрясившийся край старого джемпера. Из её сумки с рукоделием торчали в разные стороны нитки, тесёмки, — она невозмутимо взирала на весь этот беспорядок. Их нехитрый скарб, — всего несколько сумок, собранных в спешке, — был свален горкой возле книжных полок в дальнем конце комнаты.

Как всегда, пили чай. Рико не курил. А Эльза дымила, как паровоз, одну за другой, пока не вышли сигареты. Вдруг Рико затянул: «Ты дана мне на веки вечные, наша любовь вписана кровью на все времена». Чья любовь? не поняла Джулия. Его и Эльзы? Нет — это и так само собой разумеется. У них будет совершенный треугольник, так решила Эльза.

— Тогда я смогу свободно любить, — пробормотала она гортанно, с немецким акцентом, — своего Ванио.

А это кто? хотела спросить Джулия, но не решилась. Позже выяснилось, что Ванио — это молодой шотландец или наполовину шотландец, по имени Ван, их сосед по Корнуоллу, — у него там большой дом. Его не «забрили» только потому, что у него нашли сердечную аритмию, — ничего серьёзного, но для отсрочки от армии этого оказалось достаточно.

И ещё — он начинающий композитор.

Ловко они, однако, распались на парочки: Рейф с Беллой (Джулия, конечно, о них ни сном ни духом), Рико с Джулией, а тут ещё подвернулся очень кстати молодой, никому не известный музыкант — и сразу всё уравновесилось и округлилось, или, наоборот, упростилось до логической и ясной комбинации. Кстати, он приезжает в Лондон на Рожество. Да, верно, Новый год не за горами. Вот только «с кровью и вечностью» у Рико вышел явный перебор, хотя он, очевидно, не лукавил. Едва ли кто-то из них двоих — он ли, Джулия — сумеет держаться такой высокой планки, пусть даже они с Эльзой всё продумали и предусмотрели.

Джулия бросила быстрый взгляд на Рико, но не заметила в его глазах ни капли отрешённости: на загорелом лице они голубели, как кусочки ляпис-лазури, притягивая взгляд. Если Джулия пригляделась бы внимательней, она увидела бы, что выражение глаз Рико не было холодным или расчётливым. Она, наверное, иначе взглянула бы на вчерашнюю сцену — все вели себя, как дети, не от мира сего, немного наивно и излишне открыто заявляли о своих намерениях. У Эльзы есть или будет или был молодой друг (возможно, любовник), музыкант. И эта связь, как ни странно, лишь подтверждала правоту идеи Рико о великой матери-богине и нисколько не мешала их с Эльзой взаимоотношениям. Рико черпал «силу» у Эльзы — собственно, всё, что он писал, было связано, навеяно, подсказано её образом. Так что появление Ванио ничего не меняет в этом странном раскладе сил, — просто ещё один художник, только помоложе.

Джулия заметила, что Рико впился глазами в рюкзак в дальнем углу комнаты. «Ты что-нибудь хочешь?» Тот как будто не слышал вопроса — встал, достал из рюкзака блокнот, стал шарить в карманах с таким видом, словно искал садовый инструмент вроде секатора для подрезки кустов. Покопавшись, извлёк карандаш.

Он сидел и писал. Всё остальное не имело значения. Держа на колене раскрытый блокнот, он с головой ушёл в работу, совершенно позабыв об окружающих, — как учитель, когда составляет задания, или проверяет тетрадки, подумала она, а на самом деле, истинный художник, мастер без тени робости или стеснения. Пусть работает, если пишется, решила она и незаметно отодвинулась в тень, чтобы, не дай бог, как-то помешать ему или заставить из вежливости обратить на неё внимание. Впрочем, последнее было исключено. Она не стала подыскивать книгу — просто села лицом к окну и стала смотреть: по улице гулял ветер, качались ветки платанов, черневших на фоне обложенного низкими облаками неба. «Небо слишком близко», как-то то ли в шутку, то ли всерьёз заметил Рико во время одной из их встреч в Хемстеде, когда они вдвоём возвращались на квартиру из Вейл-оф-Хелт ^{65}, где Рико снимал коттедж. «Слишком близко к земле! Ох, уж это родное небо — как бумага, как набрякшая от воды промокашка. Ненавижу!»

Почему-то именно сейчас, когда она смотрела на платаны, которые всегда так красочно облезают, заламывая чёрные голые ветки, ей вспомнился тот давний разговор. Зима в Англии почти всегда бесснежная. Она поймала себя на мысли, что думает про снег и на языке вертится строчка из её недавнего стихотворения о Додоне ^{66}: вот оно лежит рядышком на полке, за книгами, свёрнутое вместе с другими стихами. Пусть вылежится.